Документ взят из кэша поисковой машины. Адрес оригинального документа : http://www.pereplet.ru/text/skaz1b.doc Дата изменения: Wed Oct 23 21:11:12 2002 Дата индексирования: Tue Oct 2 11:25:39 2012 Кодировка: koi8-r

Иван рос как все деревенские мальчишки. Пятилетним голопузом гонял
хворостиной утят по двору, десятилетним шалопаем перемахивал через изгороди
в чужие огороды за спелой клубникой и наливными яблоками, пятнадцатилетним
"оторвой" уже тискал девок на посиделках и изводил зануд-соседей дерзкими
постукалочками. А в двадцать лет вдруг внезапно захандрил, затосковал, стал
вял и безжизненен. Втюрился, поди, в какую-нибудь кралю из купеческих -
первое, что пришло в голову отцу с матерью. Пораскинули они мозгами и
решили женить вялого Ивана, чтобы у того на тоску времени не оставалось. Но
не тут-то было: вялый Иван сразу набычился, заупрямился и уже на первых
смотринах все родительские планы похерил. Озлился отец: отстегал упрямого
сынка вожжами как полагается и, в сердцах, услал его в лес - дрова на зиму
заготавливать. "Хошь какой прок с него будет, - сказал он, - а коли его
там ведьмедь задерёт, то убыток небольшой." Про убыток-то он потому так
сказал, что на печи копошилось еще с полдюжины пострелят - Иван-то старшой
был. Сказано - сделано. Подпоясался Иван поясом кумачовым, сунул за него
топор, завернул в тряпицу шмат сала с караваем, что матушка на дорогу
испекла, и пошел со двора.
Долго ль, коротко ль бродил Иван по дремучему лесу, а на душе у него
легче не становилось. Свалит, бывало, где-нибудь берёзу в два обхвата,
сучья обрубит, в одну кучу сгребет; потом подпалит эту кучу, а сам усядется
на белый ствол - на огонь смотрит, жует каравай с салом и тоскует. Искорки
от костра вверх летят и гаснут в горячем воздухе. И кажется тогда Ивану,
будто вон та искорка и есть он сам. Оторвалась, заюлила в полёте и - нет
её. Её-то нет, а у Ивана слеза по щеке катится.
Много берёз повалил Иван, много слёз пролил, на белых стволах сидючи и
на те искорки глядючи. И - вот ведь незадача - ни ведьмедя когтистого не
встретил, ни какой другой напасти. И совсем уж было смирился Иван с мутным
течением дней своих; лишь одна мысль чуть-чуть развлекала его: а ну как
леса, берёз белоствольных, на его век не хватит, что тогда?
Шел он как-то дождливым сереньким утром по незнакомому большаку.
Видит, на обочине берёза растет. Дай, думает, срублю её, чтоб не росла
больше. Подошел поближе - глядь, к берёзе той дощечка наискосяк
приколочена, а на дощечке буквами что-то написано. Иван грамоте плохо
учился, да и подзабыл многое; одно только слово и сумел разобрать - ТУДА.
ТУДА. а что это ТУДА означает, одному Богу известно. Почесал Иван обушком в
затылке, оторвал дощечку с буквами от ствола и двинулся в глубь леса.




.И тут в окно постучали.

- Ой, пришел, - растерянно вымолвила Бабка-Ёжка и от неожиданно
накатившей слабости опустилась на скамью, - Спиридон, глянь-ка.

Спиридон залез на стол и осторожно подкрался к окошку.

- Нет никого.

- Как так - нет. ой!

Теперь бухнуло так, что вся избушка ходуном заходила; на этот раз
стучали уже в дверь.

- Эй, есть кто живой?

- Есть, есть, касатик, да ты входи - не заперто у нас.

- Как же я войду, ежели дверь не открывается?

- А ты на себя, на себя, касатик; она туточки и откроется.

Дверь распахнулась и в проёме обозначилась рослая, широкоплечая фигура
Ивана.

- Здорово бывали! Я, бабусь, по объявлению.

- Ах ты, ёлки-палки, да ты проходи, Ваня, не стесняйся; располагайся
себе на здоровье. Спиридон, подай рушничок Ване.

Иван был мокрый как цуцик: с волос, с одежды часто капало, лапти
сладко прихлюпывали.

- Да погодите суетиться; лучше ответь, бабусь, о чем здесь намалёвано -
сам-то я не шибко грамотный.

- Написано, Ваня, написано, - певуче зачастила Бабка-Ёжка, - а написано,
Ваня, там о кладах, прынцессах и прочих расчудесных вещах.

- И о ведьмеде написано? - Поинтересовался Иван.

- О ведьмеде? А зачем тебе ведьмедь, Ваня?

- Да я и сам толком не знаю; надысь отец, как в лес-то отправлял, его
упоминал. Может, изловить да к нему доставить велел?..

- Гм, ну ладно, будет тебе, коли пожелаешь, и ведьмедь. Только, Ванюш,
скажи на милость, на кой ляд ты дощечку с берёзы сорвал?

Иван недоуменно повертел в руке объявление и безалаберно отшвырнул его
в угол избушки.

- А шут его знает, бабусь, со мной такое частенько бывает - в голове
одно, а телом черт-те что вытворяю.

- А ты это, Вань, часом огоньком не балуешься?

- Эх, что греха таить - люблю на искорки смотреть, как они к небу летят.

- А жжёшь, жжёшь-то чего?

- Так, хворост, сучья. Да ерунда всё это! Говоришь, клады, прынцессы. Я,
пожалуй, заночую у вас. И пообсохнуть не мешает.

- Конечно, конечно, Ванюша. Ты давай малахай-то свой скидавай - мы его
сюда, к печке поближе. Сейчас и на стол чего-нибудь.

Иван сбросил с плеч мокрое полукафтанье и присел на скамью. Из-под
стола на него немигаючи уставились два огромных изумрудных глаза.

- Интересная собачка у тебя, бабусь; волкодав, поди?

Бабка-Ёжка уже гремела посудой в шкафчике.

- Что ты, Ванюш, это - мурлыка наш, Ерофеич. Тебе какую чашку, Вань:
маленькую, но целёхонькую, или большую, но со щербинкой?

- Да мне "по барабану", бабусь. Ерофеич, говоришь. Вишь какой.

- Сейчас мы чайку целебненького; его, Вань, как глоточек хлебнешь, под
кожей будто волны горячие перекатываются. Вот уж с похлёбкой не
обессудь, родимый - не в чем сварить её было. Чан у нас, понимаешь, в
печку закатился, и никак мы его оттедова не вынем.

Иван подошел к топке, нагнулся, посмотрел и присвистнул.

- Да, дела. Лом-то есть у тебя, бабусь?

- Ой, что ты, Вань, какой лом - метла да лопата. И шут с ним, завтра
достанем.

Иван выгреб из-за пазухи остаток каравая с салом и положил на стол.
Спиридон тут же полез на лавку, Ерофеич густо заурчал. Разлили чай. Он был
какой-то коричнево-зелёный, духовитый и изначально сладкий. И парил по-
особенному: будто из него вырастали туманные живые корешки, веточки с
листьями, гибкие стебли с гроздьями соцветий.

- Значица, говоришь, Вань, ведьмедь тебя интересует?

- Да не меня, бабусь, батю моего, а мне всё "по барабану".

- А как же прынцессы, Ванюш? Неужто не интересно живую прынцессу
увидеть? Пощупать её.

- Оно-то, можа, и интересно, да где они, эти прынцессы?

- Как где? В гробах хрустальных спят, на золотых цепях раскачиваются;
ждут не дождуться, пока их добры молодцы не найдут и не слободят.

- Эх, бабусь, да ты, видать, тут среди котов и ёжиков совсем сбрендила!
Вон, седые волосы уж из ноздри лезут, а всё туда же. Нет ничего! Ни
ведьмедей, ни прынцесс в гробах хрустальных, ни счастья. Вот берёзы -
те есть, и дождь за окном - тоже есть, и печка. Ох и намаялся я нынче,
пойду-ка сосну маленько, бабусь; а ты вот этим дальше сказки сказывай.

Тут Иван встал из-за стола и, забыв сказать "спасибо", полез на печь.

Через пять минут оттуда раздался здоровый молодецкий храп с залихватским
присвистом.




Бабку-Ёжку сильно задели слова непутёвого Ивана. Она так и застыла в
своем уголку, обиженно поджав губы и перебирая в уме, чем бы Ваньке наутро
досадить. И досадить не так себе, не сгоряча и на скорую руку, а по-
настоящему, с подлинкой и хитрецой, чтоб тому на всю его оставшуюся
непутёвую жизнь хватило. О том, чтобы использовать Ваньку в качестве пищи,
уже и речи быть не могло. Дура она, что ли - такого ипохондрика есть; да
им, поди, и заразиться недолго. Не-ет, она крепко помнила первую заповедь
всех бабок-ёжек: "Ешь только то, от чего жизнь потом веселей проходит". А
после такого обалдуя разве станешь весёлой? Черта с два! Пусть его лучше
другие жрут, ну, хотя бы, тот же самый ведьмедь. Ведьмедь?.. И тут её
осенило. Постой-постой, так ты говоришь, дескать, никаких спящих прынцесс и
в помине нету? Ну, это мы еще посмотрим.

Бабка-Ёжка многозначительно хмыкнула и взглянула на Спиридона. Вот уж
кому в эту минуту было действительно всё "по барабану"! Вальяжно
развалившись на подоконнике, он неспеша дожёвывал последнюю корочку сала.
Ему было так клёво и безмятежно, как только может быть сытому
умиротворенному ёжику в пасмурный, мокренький день под надёжной крышей, в
тепле, среди добродушных домочадцев. И ни могучий храп спящего Ивана, ни
утробное урчание мохнатого Ерофеча, ни заливистое стрекотание запечного
сверчка (этот-то когда успел поселиться?) - ничто, казалось, не могло
вывести его из этого благодушного состояния. Бабка-Ёжка даже слегка
позавидовала Спиридошиной беспечальности и по врождённой своей зловредности
поспешила нарушить её.

- Ну что, Спиридон, как тебе гость наш приглянулся?

- Вроде, ничего, хозяйка; сало у него вкусное.

- Ты давай не юли, Спиридош; у него, понимаешь, совета просют, а он всё
о жратве, ёлки-палки!

- А что я-то, один, что ли, это сало ел? Вон и Ерофеич.

- Ладно, Спиридош, не хошь с головы, с хвоста приступим. Слыхала я,
будто вы, ёжики, по самой своей натуре врать не приспособлены. Так ли
это?

- Да, хозяйка, ёжики - народ честный, порядочный, не вероломный,
преданный.

- Ох-ох-ох, зачастил! Как же себя всяк хвалить горазд! Но тогда что же
получается, честный мой Спиридоша: когда ты намедни Ерофеичу о спящих
прынцессах рассказывал, то чистую правду, выходит, говорил?

- Конечно. Мы, ёжики, обожаем говорить чистую правду, где бы, когда бы и
кому бы она не была говорена.

- Да ты, поди, и места знаешь, где эти спящие прынцессы водятся?

- Так ведь. кхе-кхе! - Тут Спиридон поперхнулся и надсадно закашлял.

- Спиридо-он! Ты погодь кхеркать-то; от него тут чистой правды ждут, а
он - эвон чего удумал.

- Кхе-кхе-кхе, подавился, хозяйка. А Ванька, если честно, и мне не особо
понравился; смурной он какой-то, и на поступки всякие падок.

- Спиридоша, я тебя сейчас о спящей прынцессе спрашиваю, об Ваньке потом
потолкуем.

- А что прынцесса? Она-то здесь причем?

- А при том, касатик, что завтра с утречка вы с Ерофеичем к той
прынцессе Ивана отведете, чтоб ему мало не показалось. Кто, говоришь,
в сторожах-то при ней в последний раз был: Кащей аль Змей Горыныч?

- Ну Змей, только не Горыныч, и вообще не из наших он - заморский какой-
то.

- Это мне без разницы, Спиридош, это Иван пущай там сам разбирается.

- Правильно, хозяйка, пущай Ванька сам разбирается, а как дойти, я ему
растолкую.

- И растолкуешь, и дорогу покажешь, и назад возвернешься, и подробный
отчет обо всём увиденном и услышанном дашь!

- Хозяйка, туда же три дня пути только конному, а у меня уже лапы не те,
что раньше.

- Ничего, это дело поправимое: поедешь, родной ты мой, князем - верхом
на Ерофеиче да у Ивана за пазухой.

- Ха, хозяйка! Да он меня, такого колючего, на первой версте в кусты
вышвернет!

- Не вышвернет, Спиридош, не вышвернет.

- Вышвернет, вышвернет!

- А я говорю, не вышвернет, ёлки-палки! И. давай спи, пока не рассвело.

- Да-а, уснешь тут теперь.

Спиридон еще долго ворочался, кряхтел, бормотал что-то себе под нос и,

наконец, затих.


Ночь вползла в сказочный лес. Под монотонную барабанную дробь дождя
уснули в смолистых дуплах рыжехвостые белки; в густых папоротниковых
зарослях прижались друг к дружке серые зайцы и зябко вздрагивают от своих
беспокойных заячьих снов; запрятался по заветным щелям, под кучи валежника,
под шляпки лоснящихся грибов мелкий насекомый народ. И только листья,
хвоинки и тонкие травяные стебли мелко дрожат от мокрых прыг-скоков
холодных дождевых капель.
Уснула и наша избушка на курьих ножках: застыли на одном месте
морщинистые лапы - не переминаются беспокойно, не чешутся друг об дружку от
укусов назойливых слепней; вросли в землю, будто вязы столетние. Спят и
обитатели избушки. Храпит на печи непутёвый Иван, снятся ему березы
белоствольные, гладкие да высокие, а на березах тех вместо листочков
дрябленьких разноцветные искорки на ветках сверкают. Дивится на них Иван,
про топор забыл, машинально на мшистый пенёк усаживается и глядит, глядит,
и глаз отвести не может. Спит, свернувшись в громадный лохматый клубень,
гигантский котёнок Ерофеич; спит бесшумно, чутко, изредка подрагивая
караульным ухом. Снится ему всякая детская всячина: мотки пряжи, большущие
пауки на ниточках, лупоглазые склизькие лягушата. Спит, развалившись на
подоконнике, преданный друг и товарищ, исполнительный и верный слуга, ёж
Спиридон. И грезится ему, будто нашел он в лесу добрый кусок сала с
розовыми мясными прожилками, и будто бы совсем уж собрался его слопать, как
тот говорит ему человечьим голосом: не ешь, дескать, меня, Спиридон, а
лучше схорони в сухом прохладном месте, да присыпь сверху спелыми желудями,
да приходи через месяц - подивиться да порадоваться за меня. И грезится
Спиридону, что он так и сделал, как наказывало ему говорящее сало; и
приходит в назначенный срок к заветному месту, отбрасывает еловые лапы, а
из тайника с радостным визгом выскакивает полосатый кабанчик, сшибает
изумленного Спиридона с ног и стремглав убегает в лес. Сидит Спиридон на
земле, пытается почесать затылок и недоумевает: странно, удивления хоть
отбавляй, а радости никакой. Спиридоша во сне беспокойно поёживается и даже
как будто еле слышно прихрюкивает.
И лишь одна неугомонная душа в избушке не знает сна и отдыха; мается
она из угла в угол, нагнется перед печкой - в топку посмотрит, погрозит
кому-то узловатым кулачком, вздохнет шумно и вновь засеменит по спящей
избушке. Но вот подкралась к шкафчику с посудой, выдвинула боковой ящик,
зачерпнула горсть высохших корявых корешков и подсела к столу.





-----------------------
[pic]

[pic]

[pic]

[pic]