Закрывается то один провинциальный журнал, то другой - исчезают с карты России островки духовности и образования, наконец, исторической памяти народа. "Подъем" является именно одним из таких островков, к счастью, уцелевших, который собирает мыслящих людей, людей неравнодушных, болеющих за русский язык и вековые традиции нашей страны.

 ПРОЗА

 Валерий Кудрин

 "ОПУСТИ ЗАКРЫЛКИ, СТЕПА!"

 Рассказ

 У сантехника жилконторы сахарного завода Степана Гурова воспалилось

правое ухо. Оплыло все, болит и стреляет, спасу нет, вроде что взрывается

в нем внутри. А тут еще жена Тамара, вместо того чтобы просто помочь,

делая по вечерам успокаивающие компрессы - в больницу Степан идти не

хотел, надеялся - рассосется, приговаривала с чуть ли не злорадным

удовлетворением: "Допрыгался, дофорсился перед своими клиентками!

Упреждала я тебя: опусти закрылки на фуражке, Степа, опусти, поморозишь

ушки-то. Но - нет, разве мы позволим, чтобы как у нормальных людей?! Что

вы... Декабрь на дворе, а он все в фуражечке, по-молодому. Вот и

дофорсился, дофасонился, красавец!"

 Это слово - "красавец", произносимое женой с издевательски-насмешливым

ударением на последнем слоге, больше всего коробило Степана. К тому, что

Тамара немного ревновала его, он давно привык, а по-мужски оно и льстило -

ревнует - значит любит, тем более что совесть его была чиста: изменять он

не изменил, так, если маленько позубоскалит игриво с какой-нибудь

симпатичной хозяюшкой, ремонтируя по вызову водопроводный смеситель или

устанавливая новую раковину. А вот из-за того, что любил прилично одеться

и требовал, чтобы даже его рабочий комбинезон всегда был выстиран и

выглажен, не раз ссорился с Тамарой, потому что считал не форсом, по ее

выражению, а нормальным делом, если человек выглядит хорошо, то есть себя

уважает, а фуражку ему подарил на сорокалетие нынешней осенью сын, и она

сразу понравилась Степану - ладненькая, удобная, и что во всем этом было

дурного, он не понимал, но теперь, в болезненном состоянии, с женой не

спорил, не до того было, лишь морщился, покорно поворачивая под компресс

воспалившееся ухо.

 Только домашнее лечение не очень-то помогало, и на третий день Степан

сдался: как бы хуже не стало; отпросился у сердито запыхтевшего

начальника жилконторы - заявок было невпроворот, и потопал в районную

больницу. Однако там оказалось, что отоларинголог в отпуске, и Степану

дали направление в поликлинику соседнего города. Пришлось ехать туда, за

тридцать километров, на рейсовом автобусе.

 Здесь поначалу все складывалось нормально: врач был на месте, в

регистратуре Степана записали, подробно объяснили, куда идти: второй этаж,

одиннадцатый кабинет, вручили талончик на очередь, по совпадению тоже

одиннадцатую и, сдав в гардероб куртку и подарочную фуражку, он поспешил

наверх, прикидывая, скоро ли освободится. Если на каждого пациента перед

ним уйдет пусть по полчаса, а времени было десять, вполне можно в обратную

и на дневной автобус успеть - он ходил отсюда трижды: утром, в обед и

вечером.

 У Степана словно и ухо стало меньше болеть и реже постреливать, так

обнадеживающе подействовала и чинная обстановка в поликлинике -

полированные панели и цветы в вестибюле, и вежливое обхождение

регистраторши, и близость исцеления, и он, уже с возникшей исподволь

бодростью поднявшись по лестнице на второй этаж, зашагал по длинному

коридору мимо людей возле лечебных кабинетов, посматривая на аккуратные

таблички на них с обозначением номера и профиля врача.

 Одиннадцатый оказался за поворотом, и народу, моментально отметил Степан,

возле него толпилось побольше, чем у других, но это было и объяснимо: к

окулисту - только с глазами, с невропатологу - с нервами, а тут вон

сколько всего: уши, горло, нос, у кого что.

 Подошел поближе, спросил у сидящего на крайнем из поставленных вдоль

противоположной стены стульев щупленького мужичонки в очках:

"Принимают?", на что тот неприязненно буркнул: "Принимают!" - ясно,

больному не до разговоров, и Степан, замолкнув, прислонился к стене и

расслабился. Он еще в регистратуре сообразил, что вызывать будут по

талончикам и суетиться нечего, надо только спокойно ждать.

 В этой расслабленности вспомнилось вдруг, как провожала его Тамара, не

позволяя снять ночную повязку и заставляя опустить злополучные закрылки на

фуражке, чтобы не застудить пуще ухо; как, лишь бы поскорее вырваться

из-под ее назойливо-раздражающей опеки, он согласился, но, глянув на свое

отражение в зеркале прихожей, чуть не упал: в повязке да с опущенными

закрылками он был похож на плененных немцев, которых видел в фильмах про

войну: долговязый, худой, с жалко высунувшимся из-под плотного охвата

наушников лицом. И, выскочив из дома, пройдя полквартала, задрал закрылки

наверх, защелкнул их на боковые кнопки; ослабив узел, сдернул компресс,

метнул за придорожный сугроб; и пошел дальше, подняв воротник куртки и

прижимая ухо ладонью...

 Вырвал его из воспоминаний всплеск разноголосого шума у распахнувшейся,

выпуская кого-то, двери кабинета. Толпа мигом пришла в движение, кто-то в

ней вскрикнул, заплакал ребенок.

 - Вот народ! - хлопнул себя по коленке очкастый мужичонка, вскочил,

вытянулся на цыпочках, чтобы лучше видеть происходящее.

 - А что такое? - простодушно спросил Степан.

 - Да ничего! - с пущей неприязнью откликнулся очкарик. - Все без очереди

норовят. Я вот третий по номеру, а сижу уже два часа, и никак не

приглашают...

 И вдруг прервался, замер в напряженной стойке, как охотник, заметивший

добычу. Мимо них важно шествовала только что вышедшая из кабинета

величественная дама в дорогом длинном платье. Услышав слова очкарика, она

повернула к нему увенчанную высокой прической голову и, пренебрежительно

фыркнув, продолжила торжественный проход.

 - Во! - взвился очкарик. - Еще насмехается! Вырядилась, как на свадьбу,

тоже мне - больная!

 - Да хватит тебе на людей кидаться! - оборвал его Степан, догадавшись

вдруг, и почему заводится сосед, и почему крысится на него: решил небось,

что и он тоже наладился без очереди пронырнуть, только примеривается, и

тут же спохватился, что при нарисованных очкариком темпах сам может не то

что на дневной автобус не успеть, а и на вечерний опоздает. А то и вовсе

не попадет к врачу. Нет, этак не годится!

 И глянул на соседа:

 - Так надо же к порядку призвать!

 - Во-во! - с издевкой откликнулся тот, поправил очки. - Призови! Я

попробовал, чуть окуляры не потерял. Там один заслуженный, другой -

контуженный, да тетка толстая и брехливая - не объехать, ни переспорить...

 - Ничего! - вскинул голову Степан. - Ничего!

 И решительно направился к толпе.

 Он терпеть не мог нахальства и несправедливости, сам никогда без очереди

не лез, но и другим не позволял, не единожды встревал в похожие конфликты

и выходил из них победителем, так что опыт в подобных делах у него был.

Приблизился к скопившимся у двери, призывно вскинул руку и громко

провозгласил:

 - Внимание! Заходим только по номерам талончиков!

 В толпе моментально смолкли, устремили взгляды на Степана, будто

осмысливая сказанное им и ожидая, не произнесет ли он что еще, но тут же

кто-то из середины выкрикнул: "Каких талончиков? Про них давно все забыли.

Мы же договорились - в порядке живой очереди!" - и все опять зашумели,

заспорили.

 - Да, да! - раздалось вразнобой несколько голосов. - В порядке очереди!

 - Нет, по талончикам! - взлетел чей-то пронзительный фальцет.

 И пошло, и поехало: кто - за талончики, кто - за очередь.

 Степан хотел уже плюнуть на все и уйти на свое место: с такой

несогласованностью ему еще не приходилось сталкиваться - привычно бывал

один нарушитель, а все - против него, а тут - половина на половину, но в

эту минуту опять открылась дверь кабинета, в проеме показалась женщина с

ребенком на руках, а за нею - молоденькая большеглазая девушка в

кипенно-белом халатике, - медсестра, понял Степан, кивнула той самой

толстой тетке, о которой говорил очкарик: "Пожалуйста, Тамара Ивановна!",

и Тамара Ивановна, раздвигая стоящих перед нею, ринулась в створ.

 Это было уж слишком! Негодование перехватило Степану горло. Он рванулся к

двери, дернул ручку, шагнул в кабинет.

 Тетка сидела перед пожилой докторшей, говорила что-то, показывая на нос,

медсестра перебирала бумажки за столом напротив. Увидев Степана, удивленно

округлила и без того большие, подведенные глаза, поднялась со стула:

 - Вам чего?

 - Вы... - едва сдерживая нервную дрожь в голосе, заговорил Степан. - Вы

почему порядок нарушаете, больных людей надораживаете?

 - Что? - тотчас напружинившись, словно перед броском, прищурилась

медсестра. Короткий, в обтяжку, халатик ее расстегнулся сверху, открыв

высокую грудь. - Выйдите сейчас же!

 И двинулась на Степана, оттесняя его к двери.

 - Что там, Сонечка? - заглядывая в нос тетке, спросила докторша.

 - Да вот, - откликнулась медсестра, - обнаглели совсем, врываются, скоро

на голову сядут!

 Докторша отвлеклась на мгновенье от теткиного носа, строго зыркнула на

Степана:

 - Выйдите, пожалуйста! Вы же мешаете работать.

 - Да я... - начал было объясняться Степан, но докторша уже вернулась к

тетке, а медсестра продолжала наступать.

 Она вся напряглась, раскраснелась, грудь ее чуть не целиком раскрылась в

вырезе халатика:

 - Вам же сказано выйти! Сколько повторять?

 И выдавила-таки Степана в коридор: не драться же с ней было.

 Толпа тотчас снова загомонила, но Степан уже не слушал никого.

Возмущение оглушило его. Нет, этого спускать нельзя! Должен же здесь быть

кто-то, ответственный за все, - заведующий отделением, главврач, в конце

концов.

 И, растолкав толпящихся, он бросился по коридору, на ходу опять читая

надписи на табличках, надеясь найти нужную. Просквозил до поворота и вдруг

услышал за спиной:

 - Степан Егорович?

 Обернулся - сзади стоял молодой, коренастый доктор в синей шапочке и

синем же халате.

 - Андрей Борисович! - узнал его Степан. - Здравствуйте!

 И обрадовался, протянул руку: вот кто поможет ему порядок навести! Это

был хирург, работавший два года назад после института в их районной

больнице. Степан ему еще ванну с душем в квартире монтировал. Но ненадолго

пригодилась ванна: сманили хорошего хирурга в город. А парень был что надо

- сам помогал Степану, а потом, завершив работу, они посидели по-мужски,

за жизнь поговорили - хирург тогда был один, жена его еще заканчивала

институт... И как это раньше не вспомнилось про него?

 - Здравствуйте! - крепко сжал ладонь Степана хирург. - А вы что сюда?

 - Да вот, ухо заболело, - торопясь, заговорил Степан. - А у нас

отоларинголог в отпуске, направили к вам. А у вас тут не пробьешься - кто

без очереди, кто по знакомству. Сунулся было выяснить, в чем дело, а там

медсестра, Соня, на меня... Прет буром.

 - А-а! - чему-то своему заулыбался хирург. - Соня - она такая. Ох, эта

Соня... Ну, пойдемте, пойдемте, разберемся.

 И быстро двинулся вперед, а Степан заспешил за ним.

 Подошли к кабинету, люди уважительно расступились перед хирургом, тот

открыл заветную дверь и потянул за собой Степана:

 - Заходите, заходите!

 А, войдя, обратился к пожилой докторше:

 - Яна Яковлевна, будьте добры, посмотрите моего земляка!

 Докторша зыркнула мельком, как и в первый раз, не запоминая, наверное,

лица, на Степана, кивнула хирургу:

 - Хорошо, Андрей Борисович! Сонечка, запишите больного.

 И опять вернулась к тетке, которая что-то рассказывала ей.

 - Сейчас! - с исполнительской поспешностью отозвалась Соня, указала

Степану на стул возле своего стола. - Присаживайтесь, пожалуйста!

 Словно не сама только что выпроваживала Степана со злостью.

 - Ну! - тронул Степана за плечо Андрей Борисович. - Пока! Меня тоже

больные ждут.

 Улыбнулся медсестре, покачал головой:

 - Ох, Сонечка, вы уж не обидьте моего земляка, не сделайте ему больно!

 Та так и зарделась, потупилась скромницей, и Андрей Борисович, подмигнув

ей по-свойски, вышел.

 Степан сидел ошарашенный. Все произошло