К. ШТИВЕЛЬМАН

За месяц до катастрофы

    В июле 1987 года я дважды побывал проездом в Черновцах. Оба раза видел находившегося там в это время Виктора. Он примчался туда, узнав о том, что Ревекка Моисеевна попала в больницу с инфарктом. Узнал с опозданием - поначалу от него скрывали болезнь матери. Первая из двух встреч была короткой, но успела оставить у меня ощущение какого-то неблагополучия в делах самого Вити. Поэтому во второй свой приезд в Черновцы я позвонил ему уже с вокзала. Он ответил, что настоятельно просит меня не приходить - не хочет меня расстраивать своим плохим состоянием. Поспешив к нему, я застал Виктора лежащим на диване. Мы не были с ним близки до этого дня, хотя знакомы были давно и я испытывал к нему интерес, уважение, приязнь. Но тут мы стали говорить с ним как самые близкие люди. Я узнал о многом из того, что мучило его долгое время - и с чем я столкнулся впервые в жизни. Плохим было его душевное состояние. Виктор говорил: 'Я приехал сюда, чтобы поддержать маму и освободить от забот о ней нескольких стариков - наших друзей. Я планировал бывать у нее в больнице по три раза в день, готовить и приносить ей еду, поднимать ее настроение, рассказывать анекдоты. Что же я делаю вместо этого? По утрам я не могу заставить себя подняться. Приезжаю в больницу раз в день - к вечеру. Сижу у нее с убитым лицом. Она взяла с меня слово, что дома я буду есть - но и этого я не выполняю'. Виктор объяснял, что это - болезнь. Па умственной деятельности она отражается, но не так тяжело. Поражены эмоциональная и волевая сферы, из-за этого деформируется этическая сторона личности. Я не понимал, каким образом человек со сниженным этическим чувством может так жестоко страдать из-за только что изложенных им обстоятельств. Он улыбнулся возражению. Отметил, что я слушаю его так, как мог бы слушать студент-медик интересующую его лекцию по психиатрии. Лекция продолжалась. Принято считать, говорил Виктор. что я душе человека есть некое ядро - это то, какой он сам по себе. И есть оболочка, обусловленная внешними обстоятельствами. На самом деле самая суть человека меняется, колеблется, подвержена различным влияниям. 'Если утром я безвольный, а к вечеру волевой; если зимой я отзывчивый, а летом черствый; если после таблетки я смелый, а без нее боязливый - то какой я на самом деле?' Особенно подробно он рассказывал мне о тяжелой ситуации, которая, по его словам, сложи лась у него на работе. Маме становится лучше, он в августе туда поедет - ждут неотложные дела. Но справиться с ними он не сможет. Груз невыполненных обязательств давит на него все сильнее. Выхода нет. Мы долго обсуждали всевозможные выходы, которые я предлагал на его рассмотрение - от временного изменения его служебного статуса или полной передачи руководства группой другому человеку до обследования, лечения, отдыха. На его взгляд, все выходы были плохи, годился бы лишь один выход - устранить себя от жизни. Элиминировать - кажется, так он это назвал. Никакой тяги к этому у него нет, ни малейшей. Но обстоятельства сложились так, что это было бы правильно. 'И для мамы?' - спросил я. 'Это главное, что меня останавливает'. Отчетливо помню, что эти рассуждения воспринял как рассуждения, в чем-то серьезные, в другом - ошибочные, в выводах - возмутительные. Тревоги не было. Возникло и переполняло меня теплое чувство к нему, желание быть ему опорой, облегчать его душевные муки.
    Мне нужно было идти в университет. Вика хотел пойти со мной. Но не мог, уверял он, сделать над собой усилие и подняться. Я собрался уходить. И вдруг Виктор лоднялся - легко, только с какой-то мимолетной детской гримасой. Мы потом долго ходили вместе. Он без напряжения общался с людьми, к которым я заходил. Я сделал из всего этого вывод, что он должен постоянно ставить себя в положение, когда неловко распускаться - это и позволит ему избавиться от погружения в собственное плохое настроение. На этой оптимистической ноте мы и расстались.
    Через несколько дней состоялось мое третье (и последнее) свидание с ним. Вика приехал ко мне в Тернополь повидаться с моим братом, который на сутки заезжал к нам по дороге из Литвы в Геленджик. Поезд из Черновцов прибывал поздно вечером. Вика был на подъеме. Он объяснил Боре, что к вечеру ему лучше; что поездки его настраивают; и что особенно настраивает его встреча, ради которой он приехал. Они проговорили большую часть ночи. Я спал. (Вика как-то пошутил: 'Нам с тобой можно обойтись одной кроватью. Ты встаешь, когда я только собираюсь лечь спать'). Брат настойчиво звал Вику с собой; наутро, когда Вика спал, даже билет ему сумел добыть. Виктор был уверен, что толку от его пребывания в Черновцах нет, колебался - и не поехал. Мы с ним проводили Борю. Тут же на вокзале Вика сказал, что больше всего на свете хотел бы уехать вместе с ним. 'Но?' - 'Но я не мог решиться помешать его краткому свиданию с семьей'. Я очередной раз поразился тому, что (гипертрофированные) моральные причины играют такую решающую роль для человека с якобы подорванной моралью. И с совершенно необычным для меня напором стал нажимать на него, чтобы взамен отъезда в САО (намеченного на 9 августа, помнится) Вика принял одно из трех моих предложений. Я мог попытаться отправить его вслед за Борей в Геленджик. Определенно мог бы достать ему билет для поездки в Литву, куда брат должен был вскоре вернуться. Но самое лучшее - пусть Вика останется у меня на заметный срок. Я гарантировал ему отдых и душевный комфорт. Обещал писать под его диктовку все, что ему понадобится (он жаловался, что буквально не в состоянии взять в руки авторучку). Виктор смотрел на меня с нежносстью - и отверг все предложения. В этот день и вечер мы еще о многом с ним говорили - о многом, не связанном с его проблемами. Шварцман сумел даже поговорить с моей маленькой дочкой - и высказал потом необычайно важные для меня соображения о ней.
    На следующее утро я зашел в его комнату. Вика лежал без сна, вставать не торопился. Я обрадовался. 'Остаешься?' - 'Нет, я должен ехать. Только ты еще посиди со мной минутку'. И снова взгляд - нежный, печальный, по-детски беспомощный и жалобный. 'Никак нельзя остаться?' - 'Нет, не могу'. - 'Тогда идем'. Расставаясь с ним в третий раз за этот месяц, я ощущал его как родного, любимого человека, болел за него душой, досадовал на его упрямство - но снова не почувствовал никакой опасности. Было утро 3 августа. До рокового часа оставалось 24 дня.
    Я проводил отпуск в Геленджике. Туда прибыли телеграммы из САО и Черновиц. Оттуда я посылал телеграммы брату во многие города Литвы - не знал, в котором из них он находится. То, что в беседах с Викой я воспринимал как рассматриваемую им умозрительную возможность, как своего рода мысленный эксперимент - было им реализовано. У меня не было сомнений в том, что до этого скончалась от болезни Ревекка Моисеевна, что он решился на свой жестокий эксперимент только после исчезновения главного препятствия... Я лихорадочно перебирал содержание своих бесед с Викой. Осознал, что он вел их, видя перед собой воронку, которая его затягивала. Проклинал себя, что не сумел заставить его остаться в Тернополе. Дал ему выскользнуть из моих рук. Нет, думал я позднее, он выскользнул бы в другой раз. Воронка была сильнее каждого из нас в отдельности и всех вместе.
    Место, где жил и погиб Виктор, я впервые увидел в мае 1988 года. Приехал туда вместе с братом. В те дни впервые после трагедии смогла приехать туда и Ревекка Моисеевна... Я познакомился с Ниной, с друзьями и коллегами Шварцмана. В каждом человеке я искал и находил то, что связывало его с Виктором. Все было наполнено им - горы, ущелье, река, дома, комнаты, книги, бумаги, фотографии. На семинаре я то и дело слышал его имя - как инициатора работ, как автора или соавтора. Возникло желание поселиться там. Думать, разбираться во всем оставленном Викой. Пытаться принять участие в работе его группы. Осуществить это желание не удалось. С тех пор прошло три года. Мое удивление богатству духа и души Виктора продолжает расти. Растет и потребность как можно лучше узнать и понять этого необыкновенного человека, мыслителя, ученого. Сборник его статей и стихов, воспоминаний о нем - это дело, настоятельно необходимое мне лично. Может быть, так смогут сказать о себе и другие читатели - если героические усилия его составителей увенчаются успехом и сборник выйдет в свет. Мне трудно было бы квалифицированно судить о большинстве научных статей Шварцмана. Но об одной из них я не могу не сказать здесь. Это - 'SETI - проблема науки или культуры в целом'. Эта небольшая и благоуханная работа - выдающееся явление как науки, так и культуры. Глубина проникновения в предмет; чеканная логика; неожиданные ходы мысли; смелость выводов, как бы спорны они ни были; подкупающая искренность; возвышенный поэтический настрой... Во всем, что говорил и писал Виктор (вплоть до писем!), меня поражали эти качества; в концентрированном виде они присутствуют в этой исключительно актуальной и сегодня статье. Мне кажется, именно о Викторе Шварцмане написаны прекрасные стихи: