25.05.07

На стороне жизни

30 января 2007 г. исполнилось 125 лет со дня рождения 32−го президента США Франклина Делано Рузвельта - политика, который умел разговаривать с людьми

Источник: 'Эксперт' ?4(545),29 января 2007., Автор: Анатолий Уткин (Директор Центра международных исследований Института США и Канады РАН, профессор, доктор исторических наук)

Условием успешного руководства президента Франклина Рузвельта было движение вместе - не за, не далеко впереди - с американским народом. Главная черта тактического гения Рузвельта - он не только умел понимать, он умел успешно убеждать. Он знал жизнь, знал общее настроение, знал аргументы, столь необходимые в любой демократии. Рузвельт не формировал общественного мнения страны, но делал так, что без него это мнение не было бы сформировано. Определить верный курс - это еще полдела, вторая половина - убедить миллионы столь разных американцев следовать ему. В XX веке Америка не имела лучшего оформителя морального, душевного и политического состояния нации, чем Франклин Рузвельт. Рузвельт был гением общения с прессой. Год за годом дважды в неделю он встречал журналистов, репортеров, издателей. Когда читаешь стенограммы этих встреч, трудно отделаться от мысли, что все это множество больших и малых битв ума Рузвельт провел на поле, которое он сам избирал, на условиях, которые он сам определял, в рамках, которые он сам обозначил, - и при этом без всяких видимых усилий и уж, конечно, без неделикатного насилия. Рузвельт, в отличие от многих политиков, любил прессу. Он знал опасности ее непостоянства, но знал, прежде всего, что у него нет второго такого ресурса общения с нацией, такого рупора для обращения к полутора сотням миллионов американцев.

Рузвельт с самого начала определил границы: прямое цитирование возможно лишь с его непосредственного разрешения. Чаще всего он сам выбирал место - Овальный кабинет, со знаменами за президентской спиной, с президентской печатью. Своего рода камертоном послужила первая пресс-конференция, состоявшаяся в незавидное для Америки время - 8 марта 1933 года, когда банки были закрыты, треть рабочей силы являлась жертвой безработицы, когда уверенность нации в себе стремительно приближалась к нулю. За 35 минут (это время стало стандартом) молодой президент сумел превратить отчаяние и обреченность в нечто вроде спасительной улыбки над самим собой.

Смехом окончилась та пресс-конференция, но это не был 'юмор висельников', а здоровое подтрунивание человека над собою в начале большого пути, успешно преодолеть который он намеревался непременно. Бесстрашие, надежда, вера в себя - вот что хотел донести президент нации, и сделал он это с большим блеском. Американский политолог Уильям Лейхтенберг: 'Он был далеким от формальности, легким в общении, веселым. Когда он хотел избежать ответа на вопрос, то делал это откровенно. Он чувствовал себя непринужденно. И не скрывал удовольствия, которое испытывает в ситуации взаимообмена'. На журналистов произвели большое впечатление душевная теплота и откровенность нового хозяина Белого дома, не требовавшего (в отличие от предшественников) предварительного списка вопросов. Совершенно неожиданно пресс-конференция, проведенная в худший час общенационального раздора, завершилась аплодисментами.

Вторым важнейшим каналом общения с нацией стали так называемые беседы у камина. Рузвельт первым среди больших политиков Америки узрел огромную силу нового вида средств массовой коммуникации. Радиоприемники появились в миллионах семей. Теперь его голос мог звучать в гостиных американцев от атлантического до тихоокеанского побережья. Важно было не девальвировать это могучее орудие идейного воздействия. За двенадцать лет президент Рузвельт выступил 'у камина' около тридцати раз, но каждая из его речей была событием в национальной жизни. Для подготовки к такому выступлению требовалась примерно неделя - велась очень тщательная работа, один вариант быстро сменял другой. Затем репетиция перед помощниками - изымались эмоционально и интеллектуально слабые части. И само выступление - тембр, акценты, паузы, смысловая интонация. Главное - тон доверительной беседы, разделения сомнений и надежд со всей страной, прямые деловые предложения, никакого заигрывания и, тем более, никакого патроната. Опросы показывали, что Рузвельта слушало вдвое больше людей, чем самых популярных исполнителей, просветителей и проповедников его поколения.

Серьезная точность
Любимым приемом Рузвельта стала аналогия. В Америке помнят его иллюстрацию к закону о ленд-лизе - 'взятие взаймы пожарного шланга'. Исследователи особенно ценят в 'беседах у камина' историческое чутье президента, с готовностью обращающегося к национальной истории, к дням революции, создания государства, деятельности отцов-основателей, к таким общенациональным кризисам, как гражданская война. Историк Алистер Маклейш: 'Чувство истории в политическом лидере - это чувство прошлого, используемое для формирования будущего; чувство истории и американской традиции было у Рузвельта подлинно глубоким'. Считается, что наибольшего эффекта Франклин Рузвельт достиг в так называемой Речи о географической карте, произнесенной в феврале 1942 года, в те дни, когда государства 'оси' были на гребне своих военных успехов. Он заранее попросил слушателей запастись картами, и картографические отделы книжных магазинов были опустошены. Президент и страна вместе посидели и поразмышляли над крупномасштабными чертежами. Восемьдесят процентов американцев водили пальцами по неведомым доселе районам, о которых спокойно говорил их президент.

Рузвельт хотел (и преуспел в этом) дать слушателям общее представление о том, что происходит, ничуть не приукрашая сложившуюся вокруг Москвы, Ростова-на-Дону, Каира, Батаана, Гонконга ситуацию. Великая коалиция практически повсюду отступала и вела жестокие бои именно на своей территории. Президент не утруждал себя детскими приемами утешений. Он говорил своим слушателям, что дальше может сложиться еще более суровая ситуация. Нужно ожидать больших потерь, возможного отступления, неизбежного в связи с этим унижения. Никто теперь не мог сказать, что хозяин Овального кабинета злоупотребляет розовым цветом. Но ни на секунду у десятков миллионов слушателей не возникло сомнения в конечном исходе. Более того, спокойная уверенность, идущая от знакомого голоса, формировала тот безусловно необходимый настрой, который завтра так понадобится первой смене, вышедшей к доменным печам, морским пехотинцам, вцепившимся зубами в песчаный атолл Тихого океана, летчикам, ведущим свои самолеты к нацистской 'крепости Европа'. Так уже было в истории: Джордж Вашингтон долго отступал перед англичанами, но ни на йоту не сомневался в победе - и она его нашла.

Еще не окончилась трансляция, темная ночь окутала огромную страну, а в Белый дом уже начали поступать сотни писем и телеграмм, содержание которых сводилось к просьбе выступать каждый день. (Когда Горбачев и Ельцин будут анализировать причины своих неудач, они должны знать об этой ночи американской истории. Великие народы, такие как американский и русский, по природе преисполнены стоицизма. Они готовы претерпеть. Но они, безусловно, хотят видеть смысл своих жертв, хотят знать, за что они должны платить кровью и потом.) Рузвельт интуитивно чувствовал опасность. Он боялся, что его слова обесценятся, и не был согласен выступать ежедневно. Он знал (в отличие от менее удачливых политиков нашей страны) волшебную и страшную силу слова - и не злоупотреблял ею.

Франклину Рузвельту было присуще еще одно великое для политика качество: он видел пик силы противоположной стороны и имел нервы, чтобы выжидать. Лишь когда силы противника переваливали за этот пик, он наносил ответный удар. Чувство времени, чувство готовности и неготовности было в нем абсолютным. То, как Рузвельт вывел в 1940 году свою страну из гавани изоляционизма, - блестящий тому пример. Он молниеносно использовал наступление нацистской Германии на Западном фронте для начала процесса мобилизации страны. Летом того же года он отпустил вожжи, дав накопиться общественному возмущению и затем заключив соглашение об обмене британских баз на эсминцы. Осенью у него рождается идея ленд-лиза. Следующим шагом могло быть уже вступление в войну. Ошибка во времени на каждом из этапов этого пути была способна вызвать возвращение изоляционизма.

Невозможно не отметить еще одно поразительное качество Рузвельта - его понимание людей, нюх на подлинные таланты. Как главнокомандующий он вывел в руководство американских вооруженных сил генералов Маршалла, Арнольда, Эйзенхауэра, адмиралов Кинга и Леги - людей самостоятельного характера, независимого суждения и недремлющей инициативы. Рузвельт никогда не занимался мелочной опекой своих военных помощников. И в то же время он не был их заложником: весной 1940 года вопреки доминирующему мнению оказал помощь Британии; не забудем, что он помог России вопреки мнению большинства военных специалистов, не веривших в ее способность выстоять перед вермахтом.

Контролировать невозможно
Джентльмен никогда не вступит в грязное море политики, жалкая демагогия - удел жертв плохого воспитания. Так считали родители Рузвельта и вся его большая семья, с удивлением наблюдавшая за подъемом одного из отпрысков - Теодора Рузвельта, завоевывающего политическую метрополию страны - Нью-Йорк. Франклина Рузвельта никогда не готовили к политической стезе. Ему предстояло быть уважаемым адвокатом и респектабельным землевладельцем, а не возбудителем чувств у сбитой с толку толпы. И сам росший в Гайд-парке Рузвельт далеко не сразу обнаружил в себе магнит, заставляющий привлекать к себе людей. Никто из близко знавших Франклина Делано Рузвельта в детстве, отрочестве и юности не подозревал, что имеет дело с политиком, который изменит XX век.

Трудно вспомнить президента Соединенных Штатов, у которого было бы столь счастливое детство. Аристократические правила семьи запрещали распространяться о неприятностях, их следовало воспринимать как смену погоды. Ни о деньгах, ни о социальных амбициях в семье не говорили сознательно, успехи и достижения воспринимались естественно, временность неудач - тоже.

Мать так определила свою систему воспитания: 'Устремить ум Франклина к прекрасному и высокому и сделать это таким образом, чтобы он думал, что это его собственный выбор'. Цель высокая и изложена высокопарно, но в детских реалиях родители не жаловались на крепкого и жизнерадостного сына.

Мать оказала решающее воздействие на воспитание Рузвельта. Уже будучи президентом страны, он легко соглашался на ее уговоры одеться теплее. Эта дружба освещала все годы его жизни. Задача, которую поставила перед собой Сара Рузвельт, была решена блистательно: ее сын был полностью уверен в себе, ни в какой компании не чувствовал себя второсортным, убежденность в разрешимости всех проблем как бы читалась на его лице.

И все же родители уже на ранней стадии пришли к выводу, что полностью этого ребенка контролировать невозможно. Первое его восстание выразилось в протесте против жесткого расписания: подъем в семь, завтрак в восемь, два или три часа - занятия с учителем, ланч и после четырех снова занятия. Мальчик заявил, что нуждается в свободе. Его отец, Джеймс Рузвельт, отличался серьезностью. 'Отец никогда не смеялся над ним', - записывает мать. Всем мальчишеским увлечениям учил отец: плаванию, хождению под парусом, рыбной ловле, верховой езде. Впечатляющим было скольжение на лодке под парусом по льду Гудзона. Незабываемое достижение восьмилетнего Франклина - он преодолел на коне 20 миль между Спрингвудом и Альгонаком.

Отличительной чертой воспитания Франклина Рузвельта было то, что он постоянно пребывал во взрослой компании. С той поры у него появился (и никогда не угасал) талант ощутить особенность собеседника, его кредо или его пристрастия - и понравиться ему. Способность очаровать компанию, подспудное желание оставаться центром всеобщего внимания стало второй чертой подростка. А если он терпел поражение в игре, им овладевал гнев - интуитивное желание победить жило в нем с ранних лет.

Второе (после битвы с расписанием) восстание Франклина касалось религиозной службы. Ссылаясь на недомогание, он перестал посещать утомительную для него воскресную службу. Все вскоре заметили 'воскресное недомогание' Франклина, но переломить его линию поведения не сумел никто. В целом он нормально рос на берегу Гудзона. Пройдет время, и президент Соединенных Штатов будет вспоминать 'маленького мальчика, который особенно любил взбираться на старые деревья и собирать груши. В весеннюю пору он пускал игрушечные корабли по воде, тающей над снегами. Летом он вместе с собакой прятался в лесной пещере. И он научился ложиться между грядок с ягодами и собирать теплую от солнца клубнику, лучшую в мире'.

В шестнадцать лет Франклин получил первую собственную лодку 'Полная луна', на которой исследовал побережье Атлантики, - эти знания пригодятся ему, когда он станет заместителем морского министра. Последнее из юношеских увлечений - натурализм. С подаренной малокалиберной винтовкой он прошел по долине Гудзона, собрав поразившую всех коллекцию птиц, за что (с помощью деда - Уоррена Делано) получил пожизненное членство в Американском музее естественной истории.

Френки сумеет отличиться
Опекаемый родителями Франклин Рузвельт рос без окружения сверстников. Да, семья Рузвельтов, со всеми ее ответвлениями, была многочисленна, но общение сводилось к визитам. Одной из навещавших девочек была Анна Элеонора Рузвельт, дочь крестного отца Франклина - Эллиота Рузвельта. Первая встреча закончилась тем, что Франклин стал катать Элеонору, бывшую на три года моложе его, на спине. Окрестные мальчики жалели Франклина, которому приходилось так много времени проводить среди взрослых. У молодого Рузвельта было иное отношение к сверстникам. Однажды он выразил это отношение открыто: 'Мама, если я не отдам приказы, у них ничего не получится'.

В пять лет он уже умел хорошо писать, по крайней мере записки пятилетнего Франклина сделали бы честь взрослому. В шесть лет он начал изучать немецкий язык - записки матери теперь писались по-немецки. Но любимой учительницей Франклина была не лишенная чувства юмора фрейлейн Райнберг, а молодая и веселая преподаватель французского языка. (Методическая мрачность одной вела к срыву, а оживленность другой - к замужеству, и любимой шуткой Франклина Рузвельта было утверждение, что одну свою учительницу он довел до сумасшедшего дома, а вторую - до замужества.) Много лет спустя мадемуазель Сандоз получила лестную для себя записку: 'Более чем кто-либо другой, вы заложили основания моего образования'. Как признают свидетели, обучение одинокого отпрыска богатой семьи не было простым делом. Чтобы преодолеть природную стеснительность, Франклин держался насмешливо. Требовался немалый талант, чтобы пробиться сквозь эту завесу ироничности. Претерпев немалые сложности, десять лет обучая ребенка и подростка, мадемуазель Сандоз первой увидела истинный ум Франклина и пришла к заключению: 'Френки сумеет отличиться'. (О квалификации самой Сандоз мог судить генерал де Голль, говоривший зимой 1943 года в течение часа с Рузвельтом по-французски.)

Подлинным источником обозначившегося таланта было чтение - занятие, в котором молодой Франклин не знал предела. Большая библиотека Спрингвуда была несказанной кладовой. Разумеется, Марк Твен и Киплинг стояли на пути, но юный Франклин обнаружил раннюю тягу и к сугубо взрослой литературе. Входивший в моду капитан Альфред Мэхэн с его теорией морского могущества произвел на него неизгладимое впечатление. Самый молодой житель Гайд-парка живо интересовался действительностью Европы - в основном через британскую прессу и литературу. Свои не по возрасту обширные знания Франклин и не пытался свести в систему. По определению одного из наблюдателей, 'его ум был гнездом, в котором светились не связанные между собой камешки знаний'.

Рузвельт любил путешествия, процесс созидания чего-либо, природу, архивы, политику, старинную голландскую архитектуру, новые изобретения, вызов, острова, ослов, одеяла, слово 'трубопровод', будущее. Любил синий цвет. Свою библиотеку в 16 тысяч томов. Он более всего не любил кондиционеры, перчатки, длинные слова, спешку, слово 'бюрократ', всех врагов прогресса. Не любил менять порядок вещей в комнатах. В целом был безразличен к одежде.

Вторым источником развития были путешествия. К четырнадцати годам он совершил уже восемь путешествий в Европу, знакомясь с Англией, Германией, Францией, Италией, Голландией. В 1891 году он шесть недель учился в немецкой школе. По приказу кайзера школьники прилежно изучали военную топографию. Немецкий учитель, на педантичность и объективность которого можно было положиться, определил в нем 'необычно яркого молодого человека'. За один день велосипедного путешествия по Германии будущий президент сумел четырежды нарушить германские законы: собирал вишни с чужого дерева, въехал на велосипеде на железнодорожную станцию, проник в огражденный город Страсбург после наступления темноты, наехал на гуся (пять марок штрафа). Путешествия не ограничивались океанскими вояжами. У Джеймса Рузвельта был собственный железнодорожный вагон, и вместе с сыном они колесили по Америке.

В пять лет Франклин Рузвельт впервые в жизни вошел в Овальный кабинет Белого дома. Президент Кливленд ждал его отца, чтобы предложить пост посла в Нидерландах - открытая плата за помощь в предвыборной кампании. Будущий президент запомнил Кливленда очень уставшим. При прощании Кливленд сказал младшему Рузвельту самым искренним тоном: 'У меня странное пожелание. Никогда не будьте президентом Соединенных Штатов'. Мальчик смолчал.

Демократический дух
Рузвельт приветствовал, когда окружающие с долей скепсиса смотрели на смертельную серьезность жизни. Он никогда и никого не осуждал за неожиданный переход на веселый тон, за удачную шутку или не терпящий забвения анекдот. 'К концу своей жизни, - вспоминает Джон Стейнбек, - когда он [Рузвельт] периодически ощущал печаль и груз работы, он обычно просил меня зайти. Мы беседовали больше часа, и я отчетливо помню, как он смеясь качался в кресле за своим забитым бумагами столом, и до сих пор слышу раскаты его хохота'. Чтобы спастись от пресса жизни, которую он сам избрал, Рузвельт не упускал ни единой возможности пошутить, хотя временами это звучало тяжеловесно. Так он однажды 'отклонил' приглашение на собственную инаугурацию.

Старый Гарвардский университет был желанным местом для Франклина, он окунулся в его атмосферу с намерением проявить такую же энергию, как и новая звезда национального масштаба - Теодор Рузвельт. Может быть, ему не было отведено столько же энергии, но он старался как мог, проявляя себя в общественной, спортивной и научной жизни. Вершиной его энергичного штурма было место главного редактора университетской газеты 'Кримсон'.

Небольшой колледж прежних лет превратился в огромный (почти две тысячи студентов) университет. Система свободных выборов позволяла приглашать талантов первой величины, скажем, историков Фредерика Тернера и Эдварда Чанкинга, философа Джорджа Сантаяну. Все обращали на него внимание - его открытое симпатичное лицо запоминалось сразу. Акцент он сделал на истории и теории управления, на искусстве риторики и английском языке. Критичность его вкуса сказалась в позднейшей ремарке: 'В течение четырех лет я изучал экономику, и все, чему меня учили, не согласовывалось с истиной'.

Рузвельт не терпел монотонности и на лекциях по английской истории вначале засыпал, а затем стал их игнорировать. Увы, несмотря на созвездие первоклассных имен, Гарвард не зажег страсти Рузвельта к науке. Гремевший по всей стране курс философии Джошуа Ройса он смог вынести лишь три недели. Успешного следования за Теодором Рузвельтом, окончившим Гарвард с отличием, не получилось. Оценки выстраивались между 'хорошо' и 'посредственно'.

Исключение составляла как раз не очень почитаемая в университете американская история. Тема курсовой - 'Семья Рузвельтов в Новом Амстердаме'. Студент перерыл все архивы, следил за строками старой голландской библии, вчитывался в газеты. И пришел к примечательному выводу: 'Одной из причин - возможно, главной - жизненной силы Рузвельтов является их откровенно выраженный демократический дух. У них никогда не было ощущения, что благодаря преимуществам, данным от рождения, они могут сунуть руки в карманы и благоденствовать, ничего не делая. Скорее, они чувствовали, что ввиду благоприятных обстоятельств своего рождения не имеют извиняющих мотивов для пассивности в отношении общества'.

Отсюда, от истории, лежит прямой мост к политике. К политике скорее в джефферсоновском духе, к политике призыва к богатым и знатным обратить свою энергию не на накопительство, а на благо сограждан.

Студент Рузвельт проникался важностью овладения ораторским искусством. Он хотел теперь 'говорить так, чтобы никто не мог забыть сказанного'. Обливаясь потом, он готовился к публичным выступлениям и с удовлетворением отмечал не видимые на поверхности ресурсы ясного и убедительного выражения мысли.

Гротон укрепил его бойцовские качества. Он участвовал в школьном турнире по боксу, вступил в Дискуссионный клуб, проявил первый интерес к политике - высказался за строительство большого флота и независимость Филиппин. Война с Испанией возбудила всех, и Рузвельт планировал бежать из Гротона и записаться в армию. Затем возникла идея бежать в повозке булочника в Бостон, где записывали во флот. Скарлатина уложила заговорщиков, и Франклину оставалось лишь следить за подвигами двоюродного брата Теодора с его полком волонтеров на Кубе, чья слава открыла ему дорогу в губернаторский дворец штата Нью-Йорк. Франклин Рузвельт приложил свою долю усилий, агитируя в Гайд-парке, и испытал подлинный восторг в день выборов. В январе 1899 года вся семья Рузвельтов прибыла в столицу штата - Олбани, чтобы присутствовать при инаугурации своего самого энергичного и честолюбивого родственника.

Рузвельт - мой друг
От первых ста дней 1933 года до апрельского предвестия победы 1945 года огромное число американцев было убеждено, что восставший против судьбы трудоголик в Белом доме несет свой крест за них. Он понимает их заботы, он ищет выход. Он сберег их дом в годину экономического раздора, он сохранил этот дом и после Перл-Харбора, он построит еще лучший дом в будущем. С таким массовым умонастроением Франклин Рузвельт мог рассчитывать на победу не только в боевом 1944 году, но и в 1948−м.

Не счесть числа писем, полученных Рузвельтом от частных граждан, с выражением благодарности за помощь, которую они начали ощущать со стороны института президентства. Люди - далеко не только отчаявшиеся, но разумные, образованные американцы - писали о своих заботах президенту, как писали бы ближайшему родственнику. Лейхтенберг видел в Денвере надпись на стене мелом: 'Рузвельт - мой друг'. Чтобы заставить далекого от сентиментальности американца написать подобное, требовалось нечто очень редкостное, и таким редкостным качеством Рузвельт обладал.

При всей внутренней противоречивости своих действий он спрессовал солидарность и единство своего народа в двух крупнейших для него испытаниях XX века. Он сумел сделать единой страну разительных социальных, культурных и расовых контрастов, нашел то общее, что сплотило великую нацию эмигрантов. Он остановил деградацию и придал энергию сползающей в апатию стране. Тысячи помыслов, миллионы надежд он сплавил в оптимистическое движение вперед, спасая экономически - строй, социально - общество, психологически - народ. Ища баланс 'за' и 'против', Френсис Перкинс приходит к выводу: 'У него были почти прорывы ясновидения, понимания трагического разнообразия интересов, не имеющих, казалось, отношения друг к другу'. Он оказался единственным политиком, человеком, сумевшим обозреть всю свою страну и найти единое целое, нащупать единый курс. Историк Эрик Лараби ставит во главу угла тот факт, что 'понимание взаимосвязанности вещей, людей и процессов было для него не условием, а главенствующим принципом - и это позволило ему не только охватить проблемы войны во всем их многообразии, но и передать это чувство всему населению страны: Осуществляя военное руководство, он заслужил благодарность своих соотечественников и тех, кто был освобожден от ига оккупации. Его поведение на посту верховного главнокомандующего несет на себе печать величия'.

А близко знавший Рузвельта Гарри Гопкинс, отмечая колебания своего шефа в малых проблемах, настаивает, что 'в больших вопросах - в вопросах большой, реальной, постоянной значимости - он никогда не изменял себе, никогда не спускался со своей высоты'. И Элеонора Рузвельт, не лишенная критического чутья, утверждает, что на протяжении всего своего жизненного пути Франклин никогда не уклонялся от главной цели - сделать жизнь своих соотечественников лучше: 'Тысяча и одно средство были использованы, изменения курса были налицо, но эта цель всегда и везде оставалась главенствующей'.

Подводя итоги, историк Артур Шлесинджер пишет, что этот президент всегда был на стороне жизни, действия, движения вперед, будущего. Феноменальная жизненная сила Франклина Рузвельта мобилизовала жизненную силу его страны, и это обеспечило его историческое бессмертие.