Документ взят из кэша поисковой машины. Адрес оригинального документа : http://www.amstud.msu.ru/full_text/texts/dementyev/part2/glava5_2.htm
Дата изменения: Wed Nov 2 00:39:58 2011
Дата индексирования: Sat Feb 2 21:40:19 2013
Кодировка: koi8-r
New Page 1

Однако процесс демократизации и парламентаризации Германии уже принял исторически необратимый характер. Все попытки вос­препятствовать этому могли иметь только временный успех, но в долгосрочной перспективе были обречены на провал. В этом смыс­ле Конце считал, что события 1918-1919 гг. в Германии вообще вряд ли можно определить как революцию, поскольку они не изме­нили общего направления развития в современное индустриальное общество. "Включение рабочих в нацию" началось уже с 1914 г., но неожиданное военное поражение привело к "импровизированному характеру первой немецкой демократии". Она не смогла, поэтому предотвратить "атомизацию" общества, его распад на многочислен­ные и враждебные друг другу партии и организации. Не привыкшие к деятельности в условиях демократической системы, широкие слои легко воспринимали радикальные и экстремистские лозунги слева и справа. Развитие фатально шло по нисходящей линии, ведущей к общему кризису Веймарской республики. Ее государственно-кон­ституционный кризис усугубился кризисом экономическим. Несовер­шенное плюралистическое общество рухнуло под двойной чрезвычайной нагрузкой. Стабильная парламентарно-демократическая систе­ма была установлена лишь после вторичного краха Германии.

Марбургская школа. Центром изучения немецкого рабочего и социал-демократическо­го движения с марксистских позиций стала школа, сложившаяся к началу 70-х гг. в Марбургском университете вокруг профессора политических наук В. Абендрота. Ранее он являлся членом СДПГ, но за выступления против ремилитаризации, политической реакции и реставрации власти капитала был в 1961 г. исключен из партии.

В работах марбургской школы освещаются в основном два круга проблем: идейно-политическое развитие рабочего и социалистичес­кого движения, положение и стачечная борьба немецкого пролета­риата. Эти вопросы исследуются в книгах Абендрота "Подъем и кризис немецкой социал-демократии" (1964), "Социальная история европейского рабочего движения" (1965), в коллективных трудах его учеников "Немецкая социал-демократия, 1890-1933" (1974), "История немецкой социал-демократии, 1863-1975" (1975), "Исто­рия немецкого профсоюзного движения" (1977), "Марксизм и рабо­чее движение" (1980), основанных на широком круге источников и литературы.

Определяющей чертой всех этих работ является тезис о том, что наиболее решительным и последовательным носителем идей де­мократии, антимилитаризма и социализма в Германии был рабочий класс. Выделяется два различных периода развития немецкого ра­бочего движения в 1871-1914 гг.: переходный от домонополисти­ческого капитализма к монополистическому и период империализма.

Характерной чертой второго периода марбургская школа счита­ет интенсивное вторжение юнкерско-буржуазного государства в экономику и создание значительного государственного сектора в хозяйстве. Ее представители подчеркнули, что деление германской буржуазии на монополистическую и немонополистическую еще недостаточно. Сам монополистический капитал так же не был единым ни в эконо­мическом, ни в политическом отношениях. На рубеже XIX-XX вв. внутри него образовалось два главных лагеря - магнаты тяжелой и руководители легкой промышленности. Ведущую роль играли мо­нополисты горно-металлургической индустрии, по отношению к которым ориентированная более на экспорт продукции буржуазия в лег­кой, химической и электротехнической промышленности играла роль оппозиции, готовой в определенной мере пойти на союз с реформист­ской частью социал-демократии против ультраправого картеля. Од­нако из-за, классовой позиции большинства членов СДПГ и нере­шительности самой буржуазии такого союза не получилось. Наобо­рот, в дальнейшем на общей платформе империалистической экспан­сии возобладали тенденции к сближению различных группировок не­мецкой буржуазии.

В целом, оценки марбургской школой рабочего и социалистического движения в Германии были созвучны утвердившимся в советской историографии. Но имелись и некоторые отличия. Например, Г. Фюльберт и Ю. Xappep полагают, что в конце XIX в. рабочей аристократии как политической опоры реформизма в Германии не существовало. Считают они также, что до первой мировой войны ни Бебель, ни Ленин не разглядели центристского направления в СДПГ, и его появле­ние было для них совершенно неожиданным.

Видным представителем марбургской школы является профессор Рейнхард Кюнль (1936 г.р.), специалист по истории фашизма, ав­тор книг "Национал-социалистская левая" (1966), "Формы буржуаз­ного господства. Либерализм, фашизм (1971), "Фашизм. Причины. Структура господства. Актуальность" (1983), "Веймарская респуб­лика" (1985), "Нация. Национализм. Национальный вопрос" (1986).

Кюнль считает, что приход Гитлера к власти был обусловлен тем, что главные цели господствующих в Германии кругов совпали с целями, провозглашенными национал-социалистами. Но традицион­ные буржуазные партии не могли создать себе массовую базу, то­гда как НСДАП привлекла на свою сторону многомиллионные массы. Дело не столько в финансовой поддержке монополий, сколько в комплексе факторов, когда роковым образом совпали "последствия кризиса, общие идеологические                традиции Веймарской республики, особенно сильное влияние правоконсервативных сил и действенная агитация нацистского руководства"[1].

Касаясь структуры нацистского господства, Кюнль полагает, что она имела бонапартистский характер, при котором в Германии 1933-1945 гг. существовал союз двух в целом равноценных парт­неров - национал-социалистической партии и старой промышленно-аристократической элиты. Они нуждались друг в друге в силу общности интересов и целей. Но утверждать, что нацисты являлись агентурой крупного капитала, по справедливому мнению Кюнля, было бы явной примитивизацией проблемы. Капитал начинает интересоваться нацистским движением серьезно тогда, когда оно достигает массового размаха и превращается в заметную политическую силу. До этого же нацизм представляет собой автономное движение мелкой буржуазии и соединяет в себе как антисоциалистические, так и антикапиталистические устремления и настроения. Поэтому следу­ет четко различать фашистские и диктаторские режимы, внешне во многом схожие, но по сути своей совершенно различные. Таким об­разом, для Кюнля франкистская Испания, салазаровская Португа­лия не были фашистскими государствами, поскольку открытая тер­рористическая диктатура не опиралась там на массовое движение.

"Нужна ли еще история?" Развитие социальной истории, представлявшее шаг вперед, по­влекло за собой на рубеже 60-х - 70-х гг. неожиданное послед­ствие. Соглашаясь с тем, что в современном технологическом об­ществе многие связи с прошлым оказались прерванными, часть ученых стала выражать сомнение в ценности и значимости изучения прошлого вообще. Неясным оставался вопрос о месте истории сре­ди других социальных наук и ее соотношении с ними. Тем более, что последние переживали бурный подъем. Социология, политология, быстрее реагировали на политико-идеологические потребности общества. Они были менее отягощены грузом старых теоретико-методологических и идейно-политических традиций.

Под вопрос была поставлена не только способность исторической науки играть в обществе активную роль, но даже правомерность ее существования как научно-учебной дисциплины. Тревожным сигналом для историков прозвучала ликвидация в начале 70-х гг. преподавания истории и замена ее курсом социального обществоведения в старших классах гимназий таких земель как Гессен, Нижняя Саксония, Северный Рейн-Вестфалия, где у власти стояли социал-демократические правительства. Реформа вызвала резкий протест Союза историков, заявившего, что исторические знания необходимы для ориентирования в реальности. Их отсутствие влечет за собой "некритичное восприятие псевдонаучных и недемократических идеологий". Протест был поддержан фракцией ХДС в гессенском ландтаге, потребовавшей принятия специального закона о преподавании истории. Через несколько лет это было восстановлено в полном объеме.

Конкуренция и критика со стороны представителей социальных наук, считавших историю "метафизической тоской по прошлому", вызвали ответную реакцию, хотя заметной была растерянность историков. На съездах в Кельне (1972) и Регенсбурге (1974) были сделаны пленарные доклады под характерными названиями "Нужна ли еще история?" и "Жить без истории?". Оживились и перешли в наступление на этих съездах и приверженцы идеалистического историзма. Они усматривали причины кризиса в том, что социальная история очутилась в опасной близости к марксизму и перестала быть наукой.

Пессимизм чувствовался и на Мангеймском съезде в 1976 г., прошедшем в атмосфере вялых и бесплодных теоретических дискус­сий. Пресса упрекала историков в недостатке мужества к поста­новке острых проблем и констатировала наличие пропасти между исторической наукой и ожиданиями общественности. Выступивший при открытии съезда президент ФРГ Вальтер Шеель призвал истори­ков осознать свою ответственность перед обществом. Подчеркнув их высокую роль, он заявил, что судьба Германии XX века могла бы сложиться более счастливо, если бы учебники истории созда­вали такие ученые как Леопольд Ранке. И на Гамбургском съезде 1978 г. канцлер Гельмут Шмидт выразил пожелание, чтобы истори­ки писали свои работы в привлекательной, интересной и доступ­ной для широкого читателя форме.

В связи с таким положением развернулась широкая дискуссия о роли и задачах исторической науки и ее теоретико-методологичес­ких основах. Выяснилось, что умеренный вариант социальной исто­рии, оставлявший в неприкосновенности многие элементы идеалис­тического историзма, не привел к подлинной модернизации исто­рического исследования. Обозначилось отставание западногерман­ской историографии от развития исторической науки в США, Вели­кобритании, Франции, где сформировались крупные научные школы, изучавшие социально-экономические процессы и их воздействие на общество. Развитие полемики привело к размежеванию внутри неолиберального направления. От него отделилась сравнительно не­большая, но чрезвычайно активная группа историков, образовавших новую школу.

Социально-критическая школа. Специфичной чертой новой школы явились две отличительные осо­бенности. Она провозгласила своей задачей "анализ социальных слоев, политических форм господства, экономического развития и социокультурных феноменов". Это означало, что следует не просто выделять и изучать социальные аспекты исторических явлений, а брать эти явления в комплексе составляющих их социальных, поли­тических, экономических, социокультурных и духовных факторов. Понятие социальной истории следует интерпретировать так широко, чтобы из него не оказались выброшенными событийно-личностные аспекты. Отсюда следовал важный вывод о том, что структурно-исторический принцип не может быть монополией лишь социально-экономической истории, а должен применяться ко всем сферам ис­торической действительности. Социальная история в этом расши­ренном варианте исследует социальные структуры, процессы и дей­ствия, развитие классов, слоев и групп, их взаимоотношения и конфликты. Но поскольку вся эта проблематика есть не что иное, как история человеческого общества, то такую историю можно на­звать "общественная история". При этом писать ее необходимо с критической точки зрения. Только в этом случае историческая на­ука может внести весомый вклад в создание "рационально-гуман­ного общества", которого пока не сложилось окончательно ни в одном государстве на земном шаре.

Центром социально-критической школы стал Билефельдский уни­верситет, а ее рупором выпускаемый с 1975 г. журнал "История и общество. Журнал исторической социальной науки".

Несмотря на то, что между отдельными представителями этой школы существуют определенные идейно-политические и теоретико-методологические расхождения, в главном они придерживаются одинаковых позиций.

Их объединяет убеждение в необходимости взаимосвязи научного исследования с общественной практикой, проведения реформ с це­лью улучшения и определенного изменения существующих обществен­ных отношений, опоры исторического исследования на прочные тео­ретические основы.

Они подчеркивают, что предметом изучения исторической науки должны стать не отдельные явления или личности сами по себе, а широкие общественные процессы, которые большей частью не осозна­ются их участниками. Поэтому, историю нельзя интерпретировать как науку о духе, ибо нельзя исследовать эпоху, исходя из ее собственного самопонимания. Анализ и теория, а не вчувствование и описание должны быть главным инструментом исторического познания. Значимость последнего определяется не антикварным интересом, а потребностями сегодняшнего дня, поэтому историчес­кая наука приобретает функцию "критического просвещения" и выполняет роль "политической педагогики".

Настаивая на необходимости преодоления дефицита теории, со­циально-критические историки стремятся к тесной кооперации с системно-социальными науками, в том числе и к широкому исполь­зованию диалектико-материалистического метода. Касаясь послед­него, социально-критическая школа подчеркивает, что марксистская историческая теория не может быть единственным инструментом исторического познания, ее необходимо применять в сочетании с другими методами и принципами. Представители школы убеждены в том, что ни одна историко-философская теория не может служить универсаль­ной отмычкой ко всему богатству истории в целом. Марксистская теория, с этой точки зрения, образцовый пример научного позна­ния процессов ХVIII-ХIХ вв., но не более того. Для изменившихся условий XX века она пригодна лишь частично, наряду с другими теориями "среднего радиуса действия", т. е. теориями, ограничен­ными определенными пространственно-временными рамками.

Одно из основных мест среди них занимает теория модернизации, суть которой состоит в следующем.

Модернизация, точно его общепринятого определения которой не су­ществует, обозначает содержание истории нового времени с возникновения капиталистической общественной системы. Европейский и североамериканский капитализм понимается как норма и образец процесса модернизации, которому в иных, своеобразных и причуд­ливых вариантах последовали прочие регионы, в том числе социа­листические и развивающиеся страны. Критериями модернизации выступают индустриализация, научно-техническая революция, раз­витие системы образования и просвещения, социально-политичес­кое переоформление традиционных структур власти в направлении парламентарно-демократической системы.

Для исторического познания теория модернизации в глазах со­циально-критической школы имеет первостепенное значение в силу нескольких обстоятельств. Она привлекательна как раз из-за сво­его многозначного и многовариантного характера без претензий на роль жестко завершенной схемы, что дает возможность плюра­листического толкования истории. Понятие модернизации охваты­вает не только экономические аспекты, но включает в себя соци­альные, политические и культурные феномены, не настаивая при этом на примате какого-то одного из этих факторов. Поэтому тео­рия модернизации отбрасывает откровенный вульгарно-материалистический тех­нологический детерминизм концепции индустриального общества. Она стремится осмыслить исторический процесс в его комплекснос­ти и целостности.

Что касается марксистской схемы общественно-экономических формаций или теории "пяти стадий роста" У. Ростоу, то их основ­ной недостаток социально-критическая школа усматривает в том, что ни одна из них не дает удовлетворительного ответа и объяс­нения причин расхождения путей развития стран с примерно одина­ковым экономическим уровнем и аналогичными социальными отноше­ниями. Отказалась школа и от трехступенчатой схемы истории, лег­шей в основу теории индустриального общества, сократив ее до двух типов обществ: традиционного и современного.

Переход общества из традиционного в современное состояние происходит путем рационализации всех сфер общественной жизни. В этом отношении социально-критическая школа стоит на плечах Макса Вебера, который интерпретировал процесс всемирно-истори­ческого развития именно как процесс возрастания рационализации в экономике, политике и культуре. Школу нельзя назвать веберианской в полном смысле, но ее представители в наибольшей сте­пени стремятся использовать многие идеи Вебера и в теоретичес­ком, и в конкретно-историческом отношении.

В духе Вебера многомерная модель объяснения прошлого социально-критическими историками основывается на принятии трех принципиально равноправных осей исторического развития: эконо­мической, политической и культурной. В своем многообразном пе­реплетении в различные исторические периоды каждая из этих осей приобретает различный вес и влияние. Задача исторического ис­следования как раз и состоит в том, чтобы точно определить, какая из них доминировала и в соответствии с этим дать анализ и объяснение конкретного исторического феномена в его неповто­римости и своеобразии, но с учетом его включения в более общие исторические взаимосвязи. В отношении современного мира эти оси конкретизируются в индустриальном капитализме, бюрократизирован­ном государстве, рациональной науке и культуре.

Социально-критические историки стремятся связать воедино те­орию и эмпирику. Показательны в этом отношении работы одного из виднейших представителей школы Юргена Кокки (1941 г.р.). В книге о состоянии немецкого общества в годы первой мировой войны[2] он исследует социально-экономические структуры и процессы развития в недрах общества вместо традиционной интерпретации, кон­центрирующей внимание на деятельности руководящих личностей в области экономики и политики. Свой анализ Кокка стремится вес­ти на основе классовой теории марксизма, дополнив ее, несколько эклектично, новыми теориями конфликта. Поскольку марксист­ская теория классовой борьбы обособлена автором от общего кон­текста учения Маркса, она очень близка к механистической схеме объяснения. Сам Кокка в принципе согласился с такими критичес­кими замечаниями, но подчеркнул, что эта модель была выбрана, поскольку лучше всего позволяет понять возрастание социально-политических противоречий в Германии, которое с "неумолимой по­следовательностью" привело к революции 1918-1919 гг. Такая мо­дель позволяет принять во внимание и иные тенденции, религиоз­ные факторы, региональные особенности, не теряя при этом общих контуров, выразившихся, прежде всего, в растущем отчуждении рабо­чих не только от государства, но и от обюрократившихся профсо­юзов и СДПГ. В духе Макса Вебера Кокка подчеркнул, что его кон­цепция является идеальным типом или эвристическим средством, ко­торое невозможно ни верифицировать, ни опровергнуть. Это - ин­струмент "аналитической идентификации, объясняющий связи, и убе­дительного изображения элементов и факторов исторической действительности"[3].

Автор аргументированно показал, как в ходе войны внутри юнкерско-буржуазного блока произошла передвижка сил в пользу уси­ления промышленных элементов, оттеснивших аграрную аристократию на второй план. Под влиянием индустриальных магнатов оказались не только органы гражданского управления в рейхе, но и верхов­ное командование армии, которое совместно с промышленниками ра­зрабатывало методы государственного регулирования экономикой. Но принципиального изменения в политике германских правящих кругов в связи с такой передвижкой не произошло. По-прежнему преобладало общее единодушие в главном - в негативном отношении к назревшим реформам. Это ослабляло и тыловое хозяйство, и са­му армию. Привилегированные структуры допускали государственное вмешательство только в весьма ограниченных пределах, а это по­мешало мобилизации всех сил для проведения тотальной войны. В конечном счете, заключил Кокка, господствующие слои Германии, а вовсе не революция, несут ответственность за моральное разло­жение армии. Государство, отказываясь от проведения реформ, ут­ратило свой авторитет среди трудящихся масс. Имущие же классы были недовольны тем, что оно не могло обеспечить порядок в стра­не и предотвратить поляризацию классовых сил. Революция стала следствием не проигранной войны, а логическим итогом кризиса, нараставшего по линии: классовые противоречия - классовая на­пряженность - классовый конфликт.

Богатейший фактический материал вобрало в себя трехтомное исследование по истории рабочего движения в Веймарской респуб­лике, созданное другим крупным представителем социально-критической школы, профессором Фрейбургского (с 1991 г. - Берлинского) университета Генрихом Августом Винклером (1938 г.р.)[4].

Занимая в политическом плане социал-демократические позиции, Винклер исходит из признания значимости марксизма для научного анализа, но считает, что необходимо использовать и достижения немарксистской историко-политической мысли.

Главное место в его фундаментальном, насчитывающем более 2, 5 тысяч страниц исследовании занимает история организованно­го в рядах СДПГ и свободных профсоюзов рабочего движения. Он полагает, что в дни германской революции руководство партии не сумело укрепить основы демократической республики. Вместо этого оно пошло на союз с реакционным бюрократическим аппаратом ста­рой империи и контрреволюционным офицерским корпусом. Упустив благоприятный для проведения радикальных демократических преобразований момент, оно предпочитало дожидаться созыва Нацио­нального собрания для придания своей власти и политике легитимного характера. Но социал-демократы не получили большинства мест в парламенте и были вынуждены заключить с буржуазными пар­тиями компромисс.

Винклер исходит из постулата о том, что предпосылок для со­циалистической революции в Германии не было. Поэтому союз соци­ал-демократии с коммунистами оказался практически невозможным, тем более что компартия не имела массовой базы и влияния в ст­ране, а ее радикально-социалистические требования лишь ослаб­ляли левые силы и закрепляли их разобщенность.

Подробно и доказательно автор проследил, как шаг за шагом СДПГ уступала натиску буржуазии и юнкерства, отказываясь от ре­шительного противодействия правым силам, опасаясь развязывания гражданской войны, и возлагала мифические не оправдавшиеся надеж­ды на свою победу путем парламентских выборов. Это приводило к общему ослаблению республиканских институтов и постепенному све­ртыванию достигнутых демократических свобод.

Анализируя деятельность компартии Германии, Винклер обстоя­тельно показал сектантские ошибки коммунистов и негативное вли­яние Коминтерна на ее установки и деятельность. Он делает вывод о том, что после отстранения Коминтерном от руководства партией Пауля Леви она перестала быть самостоятельной и в дальнейшем действовала строго по указаниям Кремля, стремившегося осущест­вить в Германию экспорт социалистической революции. Превраще­ние КПГ в партию сталинистского тоталитарного типа, враждебную Веймарской республике, внесло заметную лепту в расшатывание де­мократических устоев. И в условиях нарастания фашистской опас­ности в 1930-1933 гг. компартия, как выделил Винклер, не отка­залась от печально известной теории социал-фашизма, допуская создание единого рабочего фронта только снизу. Более того, ряд приводимых в исследовании фактов (избрание президента Германии в 1925 г., референдум по вопросу о роспуске прусского ландтага в 1931 г., забастовка транспортников Берлина в 1933 г.) пока­зывает, что компартия и национал-социалисты в этих и многих других случаях действовали совместно как союзники.

На основе своего анализа Винклер пришел к выводу о том, что ответственность за гибель Веймарской республики несут нацисты, правые националистические партии, КПГ и Коминтерн. Что касает­ся социал-демократии, то автор не снимает с нее долю вины, но считает, что вина эта имела объективные корни, поскольку СДПГ была не в состоянии спасти демократию в одиночку и была окруже­на стеной вражды, как справа, так и слева.

В социально-критическую школу входит и один из ведущих за­падногерманских специалистов по творчеству Макса Вебера и проб­лемам империализма, профессор Дюссельдорфского университета Вольфганг Моммзен (1930 г. р.). В своих многочисленных исследо­ваниях он также использует системно-аналитические методы, не отказываясь радикально при этом и от применения традиционных, зарекомендовавших себя филолого-герменевтических приемов текс­туального анализа.

Произведения Моммзена "Эпоха империализма" (1968), "Теории империализма" (1977), "Европейский империализм" (1979) исходят из признания необходимости плюралистической трактовки этого сложнейшего исторического явления. По его мнению, все прежние классические теории империализма страдают тем, что, во-первых, они базируются, прежде всего, на определенных политических, а не на научных позициях, и, во-вторых, вся их аргументация чересчур монокаузальна, т.е. сводит все к одной причине. Моммзен же считает, что необходима комбинированная модель объяснения.

В общих контурах концепция империализма самого Моммзена заключается в следующем.

Империализм – это, прежде всего, следствие льющейся через край энергии европейских обществ в экономической, политической и во­енной сферах, но не присущая этой системе необходимость. Импе­риалистическая экспансия была вызвана к жизни технологическим и экономическим превосходством индустриальных государств, кото­рым стали тесны собственные границы. Способствовали этому и об­щественные процессы внутри стран, прежде всего стремление тра­диционных доиндустриальных господствующих элит сохранить свое положение путем активной внешней экспансии. Специфически эконо­мические интересы буржуазии, несомненно, сыграли в каждом кон­кретном случае решающую, но не абсолютную роль. Мотивы, скры­вавшиеся за империалистической политикой, были весьма разнооб­разны и выражали интересы различных социальных групп и классов.

Империализм, по убеждению Моммзена, нельзя охарактеризовать однозначно уже потому, что есть два различных его типа - реак­ционный и исторически прогрессивный. Первый осуществляет откровенно насильственную захватническую политику, которую Моммзен справедливо и недвусмысленно осуждает. Сложнее обстоит дело с транснациональным финансовым капиталом, нацеленным не на войны, а на международное сотрудничество и кооперацию. Поэтому, ленинская теория империализма, по небезосновательному суждению Моммзена, построена на опыте лишь определенной фазы развития капи­тализма на рубеже XIX-XX веков. Не оправдались прогнозы этой теории в отношении исчезновения средних немонополистических сло­ев, господство финансового капитала так и не стало всеобъемлю­щим, ни территориальный, ни экономический раздел мира не стали сущностными чертами системы, наконец, капитализм доказал свою эластичность и способность выживаемости в трудных ситуациях.

Концепция немецкой истории Ганса-Ульриха Велера. Лидером социально-критической школы выступил необычайно пло­довитый историк, профессор Билефельдского университета Ганс-Ульрих Велер (1931 г. р.), создавший логичную и законченную концеп­цию немецкой истории XIX - первой половины XX века. Она изложе­на в трех книгах "Бисмарк и империализм" (1969), "Очаги кризи­сов кайзеровской империи" (1970) и "Германская империя, 1871 -1918" (1973, 7-е изд. В 1994 г.).

В первом произведении Велер проанализировал колониальную по­литику Германии во взаимосвязи с процессом индустриализации. По­следнюю он понимал не как прямолинейный путь постоянного эконо­мического роста, а как колеблющееся развитие, прерываемое кри­зисами и несущее печать национальной специфики. Рассматривая об­щество в совокупности экономических, политических и идейных факторов, Велер отметил, что изменения в одной сфере вызывают сдвиги в других. Поэтому империализм бисмарковского периода, отождествляемый автором с колониальными захватами, нельзя объ­яснить чисто экономическими причинами. Нужно рассматривать его в свете также социальных, политических и идеологических факторов, т. е. как функцию не только внешней, но и внутренней поли­тики.

Империализм Велер трактует как социал-империализм, как стратегию и средство оборонительной стабилизации господства, чтобы разрешить внутренние социальные противоречия и конфликты не ко­ренными реформами, а переводом интересов и энергии в направле­ние внешней экспансии. Но стройной связи теоретического и эмпи­рического изложения Велеру полностью добиться не удалось. Фактический материал, приведенный в книге, свидетельствует скорее не о целенаправленной социал-империалистической стратегии от­влечения, а о противоречивом сочетании экономических, внешнепо­литических соображений, да и о чисто случайных факторах.

В других работах по истории империи Велер более тщательно соединил теорию и эмпирику и развил далее свои мысли на основе концепции модернизации и идей Макса Вебера, который в свое вре­мя требовал проведения социально-полити-ческих реформ, чтобы при­вести в соответствие с быстрым экономическим развитием Германии уже устаревшую структуру политического господства, перевести ее на либерально-парламентарные рельсы. Но этого не произошло. Ав­торитарная система власти, сложившаяся при Бисмарке, закрепила ведущие позиции и определяющее влияние за крупными аграриями. Результатом явилась, как подытожил Велер, объективная неспособность кайзеровской империи к необходимой модернизации, что и предоп­ределило ее внутреннюю слабость и крушение.

Наиболее важным элементом концепции Велера стало проведение четкой линии преемственности истории Германии от образования империи на консервативной платформе до немецкого фашизма. Он доказывал, что силы, которые привели Веймарскую республику к гибели, а национал-социалистов - к власти, сформировались и ок­репли еще в период кайзеровской монархии. Таким образом, путь развития от Бисмарка к Гитлеру определили в первую очередь эле­менты доиндустриального общества, воспрепятствовавшие установ­лению в стране системы массовой социально-политической парламентарной демократии.

Ценной и научно-плодотворной стороной произведений Велера явился детальный и тщательный анализ общего механизма функцио­нирования государственной машины, убедительное раскрытие сути политического господства в обществе. Однако по сравнению с действительно роковой для Германии ролью реакционной аграрной и военной аристократии функция и значение крупной буржуазии оказались отодвинутыми в тень, хотя Велер не раз подчеркивает теснейшие связи аграриев и магнатов тяжелой промышленности.

Правильно указав на несостоятельность попыток изолировать германский нацизм от всей предшествующей истории и представить его как трагическую случайность, Велер все-таки начертил слиш­ком жесткую линию преемственности с элементами фатального предопределения и роковой неизбежности нацизма.

После исследования кайзеровской империи Велер поставил цель проследить еще более глубокие корни и истоки особого немецкого пути развития и приступил к созданию обобщающего труда по истории германского общества XVIII-XX веков[5].

Своеобразие Германии, по его концепции, определилось тем, что в ней на рубеже нового времени так и не произошло успешной буржу­азной революции. Из-за этого страна стала отставать в своем ра­звитии, подвергаться все более усиленному внешнему давлению и превратилась в объект мировой политики. Решающее усилие для рывка вперед было предпринято только после катастрофического раз­грома, нанесенного германским государствам Наполеоном и выступило в облике "дефензивной модернизации".

Рассматривая проблему реформы и революции в истории, Велер отдает предпочтение эволюционному пути развития как более аде­кватному инструменту социального прогресса. Революция – это стремительная вспышка в истории, "насильственно ускоренный процесс структурных изменений", в то время как реформа - постоянный и основной компонент медленного векового потока истории. Она - правило исторического процесса, а революция - редкое исключение.

Оформление неоисторизма. Резко критические и полемически заостренные работы Велера, завоевавшие широкую популярность, особенно среди студенчества, вызвали живую ответную реакцию историков, пораженных провоци­рующей остротой суждений билефельдского yченого. В очень ака­демической и спокойной форме против излишней политизированнос­ти его концепции высказался Вернер Конце. Другие критики проя­вили большее раздражение и упрекали Велера за дух абсолютного нигилизма и отрицания чего бы то ни было позитивного в немец­кой истории. Наиболее фундированный критический анализ концепции дал известный мюнхенский историк Томас Ниппердай (1927-1992), возражения которого были весьма серьезными, взвешанными и указывали на действительно сомнительные и уязвимые моменты[6].

Ниппердай соглашался с необходимостью использования социо­логических методов в историческом исследовании и считал оправ­данным повышенное внимание к социально-экономическим структурам. Но его насторожило требование исключительно критической функ­ции историографии, превращение ее в политическую педагогику. Если история ограничивается только извлечением уроков из прош­лого, считал Ниппердай, она видит в нем лишь те негативные сто­роны, которые надо преодолеть. Коль скоро историческое иссле­дование превращается в судилище над предками, оно ограничивается задачами самоутверждения общества нынешнего или отдельных социальных групп в нем и становится наукой не критической, а апологетической. Наука, как в духе Макса Вебера, подчеркнул Ниппердай, не должна претендовать быть способной дать ответ на вопрос: что делать? Ее задача иная: показать, что произошло в прошлом и почему случилось именно так, а не иначе.

История, по словам критика, имеет открытый характер, в ней нет лишь одной линии преемственности, в каждый исторический мо­мент существуют альтернативные возможности. Поэтому, каждую ис­торическую эпоху следует изучать в ее целостности и своеобразии, а не превращать последующие события, в данном случае 1933 год, в мерило оценки всей немецкой истории. Конечно, это не означа­ет, что Ниппердай отверг необходимость объяснения последующего из предыдущего. Он признал преемственность развития, но убеж­денно заявил, что нельзя объяснять более раннее из того, что произошло позднее. Преемственность не следует путать с кауза­льной зависимостью, поскольку первая предполагает определенную схожесть элементов, составляющих различные явления.

Была несомненная линия преемственности от Бисмарка к Гитле­ру, но это только одна среди прочих, пусть и реализовавшаяся. Но неправомерно отбрасывать иные линии, в частности, линию либерально-демократическую, шедшую от прусских реформ начала XIX века через революцию 1848-1849 гг. к Веймарской республике и, наконец, к ФРГ. Отвергать эту линию было бы антиисторично. Ис­торик должен подходить к прошлому не с предвзято-политической точки зрения, а с позиции исторической объективности, которая была одним из краеугольных камней немецкого историзма. Поэтому, Ниппердай и другие сторонники применения модернизированных прин­ципов историзма и умеренного варианта социальной истории высту­пили с позиций неоисторизма.

Ярким произведением неоистористской литературы явилась фун­даментальная биография Бисмарка, созданная профессором Франкфуртского университета и одним из издателей "Исторического журнала" Лотаром Галлем (1936 г.р.)[7]. Книга была не просто политической биографией, она обосновывала возможность персонифици­рующего и индивидуализирующего подхода к истории. Проявилось это, прежде всего, в том, что Бисмарк изображен как исключитель­но прагматический циник, изолированный даже в пору своих наи­больших успехов от всех политических групп и течений.

То, что называют процессом модернизации, связано в Германии с личностью Бисмарка, осознавшего исторический характер эпохи, которая нуждалась в насильственных переменах. Поэтому, начавшийся в 1866 г. после разгрома Австрии период Бисмарка как творца истории закончился, по мнению Галля, уже в конце 70-х гг., хотя у власти он ос­тавался еще два десятилетия.

Причина этого в том, считал автор, что к 1879 г. Бисмарк пришел к выводу о нежелательности и опасности для Германии и Пруссии, да и себя самого, любых дальнейших перемен. Вся его последующая деятельность была поэтому направлена на сохранение и укрепление сложившегося статус-кво. Стремясь удержать роль арбитра между различными социальными силами, Бисмарк изжил се­бя как политический деятель, его курс во многих отношениях за­шел в тупик. На арену выступило новое индустриальное общество, и канцлер оказался уже не в состоянии справиться с теми сила­ми, которые он же сам вызвал к жизни.

Разумеется, Галль не утверждает, будто Бисмарк творил исто­рию по своему произволу. В нем наиболее ярко отразилась связь выдающейся личности с тенденциями ее времени, с прошлым и бу­дущим. В этом плане Бисмарк был революционером и консерватором одновременно. Идеал его стремлений целиком принадлежал прошлому, реальная его политика, привела к прорыву в будущее, к созданию централизованного мощного бюрократического государства, совершенно необходимого для рождения и развития индустриального общества.

Оформление компромиссного по своей сути неоисторизма имело еще одну причину. Социально-критическая школа возникла в пери­од активной политической борьбы за реформы на рубеже 60-х - 70-х гг. Спустя десять лет положение стало иным, возрос интерес не к критике прошлого, а к традициям, которые могли бы послужить стабилизирующим элементом общества. Работы социальных истори­ков не отвечали интересам и запросам широкой публики, которой графики, таблицы, диаграммы, теоретические рассуждения были не­понятны и просто скучны. Она искала и не могла найти в их про­изведениях живого человека. Не случайным явилось, поэтому возро­ждение и быстрый расцвет нарративной (повествовательной) историографии в духе стилистически блестящих работ Леопольда Ранке.

История повседневности. Стремление вернуть в историю человека, отразилось не только в подъеме нарративной литературы, но и в появлении направления, изучающего историческую повседневность, жизнь и чаяния маленького человека - главного действующего лица истории. Сложилось это направление под влиянием англо-французской историографии и объединяет молодых ученых, призвавших отказаться от изучения государственных акций, глобальных общественных структур и про­цессов. Они требуют исследовать условия жизни простых людей, их быт, нравы, одежду, жилище, питание. Обращение к микроистории должно, по замыслу ее приверженцев, стать базой будущих обобщений на новых видах источников - церковных метрических за­писях, документах лечебных заведений, предметах быта, материа­лах устных опросов свидетелей и современников различных событий прошлого и современности. Широко используются при этом так­же методы прикладной социологии, исторической демографии, ант­ропологии, социальной психологии, культурологии.

Возросло при этом значение количественных методов историчес­кого исследования, к которым большинство западногерманских ис­ториков относилось с явной прохладой, несмотря на то, что соци­альная статистика была хорошо развита в Германии уже к середи­не XIX века. Еще в 1971 г. в первом томе "Энциклопедии социаль­но-экономической истории" были подчеркнуто проигнорированы до­стижения зарубежной науки в области клиометрии. Ученые же ФРГ не без основания настаивали на том, что в истории сущест­вует слишком много вещей и явлений, которые невозможно подсчи­тать. Так, в четырехтомной "Аграрной истории Германии" (1967-1970) лишь один из авторов, Вильгельм Абель использовал коли­чественные методы. Однако Гёттингенский институт социально-экономической истории Абеля, где было подготовлено много исследо­ваний по динамике цен на продукты питания, заработной плате и демографической ситуации в различных немецких городах для выя­снения их социальной структуры, долгое время оставался уникаль­ным в своем роде. Лишь к концу 60-х гг. подобные школы сложи­лись в Западном Берлине под руководством Вольфрама Фишера и в Мюнстере под руководством Рихарда Тилли.

[1] Kuhnl R. Der Faschismus. Heilbronn, 1983, S. 24-30.

[2] Kocka J. Klassengesellschaft im Krieg. Deutsche Sozialgeschichte 1914-1918. Göttingen, 1973.

[3] Ibid., S. 138.

[4] Winkler H. A. Arbeiter und Arbeiterbewegung in der Weimarer Republik. Bd. 1. - Von der Revolution, zur Stabilisierung, 1918 bis 1923. Bd. 2. - Der Schein der Normalität, 1924 bis 1930. Bd. 3. - Der Weg in die Katastrophe, 1930 bis 1933. Berlin-Bonn, 1984-1987.

[5] Wehler H.-U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte, Bd.1-3. München, 1987-1995. 4-й том еще не вышел.

[6] Nipperdey Т. Wehlers "Kaiserreich". Eine kritische Auseinandersetzung.-Geschichte und Gesellschaft, 1975, H. 1, S. 539-560.

[7] Gall L. Bismarck: Der weiße Revolutionär. Frankfurt a. M., 1980.

 

 

назад                                                           оглавление                                                                вперед