Документ взят из кэша поисковой машины. Адрес
оригинального документа
: http://www.amstud.msu.ru/full_text/texts/dementyev/part2/glava5_2.htm
Дата изменения: Wed Nov 2 00:39:58 2011 Дата индексирования: Sat Feb 2 21:40:19 2013 Кодировка: koi8-r |
Однако
процесс демократизации и
парламентаризации Германии уже принял
исторически необратимый характер. Все
попытки воспрепятствовать этому могли
иметь только временный успех, но в
долгосрочной перспективе были обречены на
провал. В этом смысле Конце считал, что
события 1918-1919 гг. в Германии вообще вряд ли
можно определить как революцию, поскольку
они не изменили общего направления
развития в современное индустриальное
общество. "Включение рабочих в нацию"
началось уже с 1914 г., но неожиданное военное
поражение привело к "импровизированному
характеру первой немецкой демократии".
Она не смогла, поэтому предотвратить "атомизацию"
общества, его распад на многочисленные и
враждебные друг другу партии и организации.
Не привыкшие к деятельности в условиях
демократической системы, широкие слои
легко воспринимали радикальные и
экстремистские лозунги слева и справа.
Развитие фатально шло по нисходящей линии,
ведущей к общему кризису Веймарской
республики. Ее государственно-конституционный
кризис усугубился кризисом экономическим.
Несовершенное плюралистическое
общество рухнуло под двойной чрезвычайной
нагрузкой. Стабильная парламентарно-демократическая
система была установлена лишь после
вторичного краха Германии.
Марбургская
школа. Центром
изучения немецкого рабочего и социал-демократического
движения с марксистских позиций стала
школа, сложившаяся к началу 70-х гг. в
Марбургском университете вокруг
профессора политических наук В. Абендрота.
Ранее он являлся членом СДПГ, но за
выступления против ремилитаризации,
политической реакции и реставрации власти
капитала был в 1961 г. исключен из партии.
В
работах марбургской школы освещаются в
основном два круга проблем: идейно-политическое
развитие рабочего и социалистического
движения, положение и стачечная борьба
немецкого пролетариата. Эти вопросы
исследуются в книгах Абендрота "Подъем и
кризис немецкой социал-демократии" (1964),
"Социальная история европейского
рабочего движения" (1965), в коллективных
трудах его учеников "Немецкая социал-демократия,
1890-1933" (1974), "История немецкой социал-демократии,
1863-1975" (1975), "История немецкого
профсоюзного движения" (1977), "Марксизм
и рабочее движение" (1980), основанных на
широком круге источников и литературы.
Определяющей
чертой всех этих работ является тезис о том,
что наиболее решительным и
последовательным носителем идей демократии,
антимилитаризма и социализма в Германии
был рабочий класс. Выделяется два различных
периода развития немецкого рабочего
движения в 1871-1914 гг.: переходный от
домонополистического капитализма к
монополистическому и период империализма.
Характерной
чертой второго периода марбургская школа
считает интенсивное вторжение юнкерско-буржуазного
государства в экономику и создание
значительного государственного сектора в
хозяйстве. Ее представители подчеркнули,
что деление германской буржуазии на
монополистическую и немонополистическую
еще недостаточно. Сам монополистический
капитал так же не был единым ни в экономическом,
ни в политическом отношениях. На рубеже XIX-XX
вв. внутри него образовалось два главных
лагеря - магнаты тяжелой и руководители
легкой промышленности. Ведущую роль играли
монополисты горно-металлургической
индустрии, по отношению к которым
ориентированная более на экспорт продукции
буржуазия в легкой, химической и
электротехнической промышленности играла
роль оппозиции, готовой в определенной мере
пойти на союз с реформистской частью
социал-демократии против ультраправого
картеля. Однако из-за, классовой позиции
большинства членов СДПГ и нерешительности
самой буржуазии такого союза не получилось.
Наоборот, в дальнейшем на общей
платформе империалистической экспансии
возобладали тенденции к сближению
различных группировок немецкой
буржуазии.
В
целом, оценки марбургской школой рабочего и
социалистического движения в Германии были
созвучны утвердившимся
в советской историографии. Но имелись и
некоторые отличия. Например, Г. Фюльберт и Ю.
Xappep
полагают, что в конце XIX в. рабочей
аристократии как политической опоры
реформизма в Германии не существовало.
Считают они также, что до первой мировой
войны ни Бебель, ни Ленин не разглядели
центристского направления в СДПГ, и его
появление было для них совершенно
неожиданным.
Видным
представителем марбургской школы является
профессор Рейнхард Кюнль (1936 г.р.), специалист по
истории фашизма, автор книг "Национал-социалистская
левая" (1966), "Формы буржуазного
господства. Либерализм, фашизм (1971), "Фашизм.
Причины. Структура господства.
Актуальность" (1983), "Веймарская республика"
(1985), "Нация. Национализм. Национальный
вопрос" (1986).
Кюнль
считает, что приход Гитлера к власти был
обусловлен тем, что главные цели
господствующих в Германии кругов совпали с
целями, провозглашенными национал-социалистами.
Но традиционные буржуазные партии не
могли создать себе массовую базу, тогда
как НСДАП привлекла на свою сторону
многомиллионные массы. Дело не столько в
финансовой поддержке монополий, сколько в
комплексе факторов, когда роковым образом
совпали "последствия кризиса, общие
идеологические
традиции Веймарской республики,
особенно сильное влияние
правоконсервативных сил и действенная
агитация нацистского руководства"[1].
Касаясь
структуры нацистского господства, Кюнль
полагает, что она имела бонапартистский
характер, при котором в Германии 1933-1945 гг.
существовал союз двух в целом равноценных
партнеров - национал-социалистической
партии и старой промышленно-аристократической
элиты. Они нуждались друг в друге в силу
общности интересов и целей. Но утверждать,
что нацисты являлись агентурой крупного
капитала, по справедливому мнению Кюнля,
было бы явной примитивизацией проблемы.
Капитал начинает интересоваться
нацистским движением серьезно тогда, когда
оно достигает массового размаха и
превращается в заметную политическую силу.
До этого же нацизм представляет собой
автономное движение мелкой буржуазии и
соединяет в себе как антисоциалистические,
так и антикапиталистические устремления и
настроения. Поэтому следует четко
различать фашистские и диктаторские режимы,
внешне во многом схожие, но по сути своей
совершенно различные. Таким образом, для
Кюнля франкистская Испания, салазаровская
Португалия не были фашистскими
государствами, поскольку открытая террористическая
диктатура не опиралась там на массовое
движение.
"Нужна
ли еще история?" Развитие
социальной истории, представлявшее шаг
вперед, повлекло за собой на рубеже 60-х -
70-х гг. неожиданное последствие.
Соглашаясь с тем, что в современном
технологическом обществе многие связи с
прошлым оказались прерванными, часть
ученых стала выражать сомнение в ценности и
значимости изучения прошлого вообще.
Неясным оставался вопрос о месте истории
среди других социальных наук и ее
соотношении с ними. Тем более, что последние
переживали бурный подъем. Социология,
политология, быстрее реагировали на
политико-идеологические потребности
общества. Они были менее отягощены грузом
старых теоретико-методологических и идейно-политических
традиций.
Под
вопрос была поставлена не только
способность исторической науки играть в
обществе активную роль, но даже
правомерность ее существования как научно-учебной
дисциплины. Тревожным сигналом для
историков прозвучала ликвидация в начале 70-х
гг. преподавания истории и замена ее курсом
социального обществоведения в старших
классах гимназий таких земель как Гессен,
Нижняя Саксония, Северный Рейн-Вестфалия,
где у власти стояли социал-демократические
правительства. Реформа вызвала резкий
протест Союза историков, заявившего, что
исторические знания необходимы для
ориентирования в реальности. Их отсутствие
влечет за собой "некритичное восприятие
псевдонаучных и недемократических
идеологий". Протест был поддержан
фракцией ХДС в гессенском ландтаге,
потребовавшей принятия специального
закона о преподавании истории. Через
несколько лет это было восстановлено в
полном объеме.
Конкуренция
и критика со стороны представителей
социальных наук, считавших историю "метафизической
тоской по прошлому", вызвали ответную
реакцию, хотя заметной была растерянность
историков. На съездах в Кельне (1972) и
Регенсбурге (1974) были сделаны пленарные
доклады под характерными названиями "Нужна
ли еще история?" и "Жить без истории?".
Оживились и перешли в наступление на этих
съездах и приверженцы идеалистического
историзма. Они усматривали причины кризиса
в том, что социальная история очутилась в
опасной близости к марксизму и перестала
быть наукой.
Пессимизм
чувствовался и на Мангеймском съезде в 1976 г.,
прошедшем в атмосфере вялых и бесплодных
теоретических дискуссий. Пресса
упрекала историков в недостатке мужества к
постановке острых проблем и
констатировала наличие пропасти между
исторической наукой и ожиданиями
общественности. Выступивший при открытии
съезда президент ФРГ Вальтер Шеель призвал
историков осознать свою ответственность
перед обществом. Подчеркнув их высокую роль,
он заявил, что судьба Германии XX века могла
бы сложиться более счастливо, если бы
учебники истории создавали такие ученые
как Леопольд Ранке. И на Гамбургском съезде
1978 г. канцлер Гельмут Шмидт выразил
пожелание, чтобы историки писали свои
работы в привлекательной, интересной и
доступной для широкого читателя форме.
В
связи с таким положением развернулась
широкая дискуссия о роли и задачах
исторической науки и ее теоретико-методологических
основах. Выяснилось, что умеренный вариант
социальной истории, оставлявший в
неприкосновенности многие элементы
идеалистического историзма, не привел к
подлинной модернизации исторического
исследования. Обозначилось отставание
западногерманской историографии от
развития исторической науки в США, Великобритании,
Франции, где сформировались крупные
научные школы, изучавшие социально-экономические
процессы и их воздействие на общество.
Развитие полемики привело к размежеванию
внутри неолиберального направления. От
него отделилась сравнительно небольшая,
но чрезвычайно активная группа историков,
образовавших новую школу.
Социально-критическая
школа. Специфичной
чертой новой школы явились две
отличительные особенности. Она
провозгласила своей задачей "анализ
социальных слоев, политических форм
господства, экономического развития и
социокультурных феноменов". Это означало,
что следует не просто выделять и изучать
социальные аспекты исторических явлений, а
брать эти явления в комплексе составляющих
их социальных, политических,
экономических, социокультурных и духовных
факторов. Понятие социальной истории
следует интерпретировать так широко, чтобы
из него не оказались выброшенными
событийно-личностные аспекты. Отсюда
следовал важный вывод о том, что структурно-исторический
принцип не может быть монополией лишь
социально-экономической истории, а должен
применяться ко всем сферам исторической
действительности. Социальная история в
этом расширенном варианте исследует
социальные структуры, процессы и действия,
развитие классов, слоев и групп, их
взаимоотношения и конфликты. Но поскольку
вся эта проблематика есть не что иное, как
история человеческого общества, то такую
историю можно назвать "общественная
история". При этом писать ее необходимо с
критической точки зрения. Только в этом
случае историческая наука может внести
весомый вклад в создание "рационально-гуманного
общества", которого пока не сложилось
окончательно ни в одном государстве на
земном шаре.
Центром
социально-критической школы стал
Билефельдский университет, а ее рупором
выпускаемый с 1975 г. журнал "История и
общество. Журнал исторической социальной
науки".
Несмотря
на то, что между отдельными представителями
этой школы существуют определенные идейно-политические
и теоретико-методологические расхождения,
в главном они придерживаются одинаковых
позиций.
Их
объединяет убеждение в необходимости
взаимосвязи научного исследования с
общественной практикой, проведения реформ
с целью улучшения и определенного
изменения существующих общественных
отношений, опоры исторического
исследования на прочные теоретические
основы.
Они
подчеркивают, что предметом изучения
исторической науки должны стать не
отдельные явления или личности сами по себе,
а широкие общественные процессы, которые
большей частью не осознаются их
участниками. Поэтому, историю нельзя
интерпретировать как науку о духе, ибо
нельзя исследовать эпоху, исходя из ее
собственного самопонимания. Анализ и
теория, а не вчувствование и описание
должны быть главным инструментом
исторического познания. Значимость
последнего определяется не антикварным
интересом, а потребностями сегодняшнего
дня, поэтому историческая наука
приобретает функцию "критического
просвещения" и выполняет роль "политической
педагогики".
Настаивая
на необходимости преодоления дефицита
теории, социально-критические историки
стремятся к тесной кооперации с системно-социальными
науками, в том числе и к широкому использованию
диалектико-материалистического метода.
Касаясь последнего, социально-критическая
школа подчеркивает, что марксистская
историческая теория не может быть
единственным инструментом исторического
познания, ее необходимо применять в
сочетании с другими методами и принципами.
Представители школы убеждены в том, что ни
одна историко-философская теория не может
служить универсальной отмычкой ко всему
богатству истории в целом. Марксистская
теория, с этой точки зрения, образцовый
пример научного познания процессов ХVIII-ХIХ
вв., но не более того. Для изменившихся
условий XX века она пригодна лишь частично,
наряду с другими теориями "среднего
радиуса действия", т. е. теориями,
ограниченными определенными
пространственно-временными рамками.
Одно
из основных мест среди них занимает теория
модернизации, суть которой состоит в
следующем.
Модернизация,
точно его общепринятого определения
которой не существует, обозначает
содержание истории нового времени с
возникновения капиталистической
общественной системы. Европейский и
североамериканский капитализм понимается
как норма и образец процесса модернизации,
которому в иных, своеобразных и причудливых
вариантах последовали прочие регионы, в том
числе социалистические и развивающиеся
страны. Критериями модернизации выступают
индустриализация, научно-техническая
революция, развитие системы образования
и просвещения, социально-политическое
переоформление традиционных структур
власти в направлении парламентарно-демократической
системы.
Для
исторического познания теория
модернизации в глазах социально-критической
школы имеет первостепенное значение в силу
нескольких обстоятельств. Она
привлекательна как раз из-за своего
многозначного и многовариантного
характера без претензий на роль жестко
завершенной схемы, что дает возможность
плюралистического толкования истории.
Понятие модернизации охватывает не
только экономические аспекты, но включает в
себя социальные, политические и
культурные феномены, не настаивая при этом
на примате какого-то одного из этих
факторов. Поэтому теория модернизации
отбрасывает откровенный вульгарно-материалистический
технологический детерминизм концепции
индустриального общества. Она стремится
осмыслить исторический процесс в его
комплексности и целостности.
Что
касается марксистской схемы общественно-экономических
формаций или теории "пяти стадий роста"
У. Ростоу, то их основной недостаток
социально-критическая школа усматривает в
том, что ни одна из них не дает
удовлетворительного ответа и объяснения
причин расхождения путей развития стран с
примерно одинаковым экономическим
уровнем и аналогичными социальными отношениями.
Отказалась школа и от трехступенчатой
схемы истории, легшей в основу теории
индустриального общества, сократив ее до
двух типов обществ: традиционного и
современного.
Переход
общества из традиционного в современное
состояние происходит путем рационализации
всех сфер общественной жизни. В этом
отношении социально-критическая школа
стоит на плечах Макса Вебера, который
интерпретировал процесс всемирно-исторического
развития именно как процесс возрастания
рационализации в экономике, политике и
культуре. Школу нельзя назвать
веберианской в полном смысле, но ее
представители в наибольшей степени
стремятся использовать многие идеи Вебера
и в теоретическом, и в конкретно-историческом
отношении.
В
духе Вебера многомерная модель объяснения
прошлого социально-критическими
историками основывается на принятии трех
принципиально равноправных осей
исторического развития: экономической,
политической и культурной. В своем
многообразном переплетении в различные
исторические периоды каждая из этих осей
приобретает различный вес и влияние. Задача
исторического исследования как раз и
состоит в том, чтобы точно определить, какая
из них доминировала и в соответствии с этим
дать анализ и объяснение конкретного
исторического феномена в его неповторимости
и своеобразии, но с учетом его включения в
более общие исторические взаимосвязи. В
отношении современного мира эти оси
конкретизируются в индустриальном
капитализме, бюрократизированном
государстве, рациональной науке и культуре.
Социально-критические
историки стремятся связать воедино теорию
и эмпирику. Показательны в этом отношении
работы одного из виднейших представителей
школы Юргена Кокки (1941 г.р.). В книге о
состоянии немецкого общества в годы первой
мировой войны[2]
он исследует социально-экономические
структуры и процессы развития в недрах
общества вместо традиционной
интерпретации, концентрирующей внимание
на деятельности руководящих личностей в
области экономики и политики. Свой анализ
Кокка стремится вести на основе
классовой теории марксизма, дополнив ее,
несколько эклектично, новыми теориями
конфликта. Поскольку марксистская
теория классовой борьбы обособлена автором
от общего контекста учения Маркса,
она очень близка к механистической схеме
объяснения. Сам Кокка в принципе согласился
с такими критическими замечаниями, но
подчеркнул, что эта модель была выбрана,
поскольку лучше всего позволяет понять
возрастание социально-политических
противоречий в Германии, которое с "неумолимой
последовательностью" привело к
революции 1918-1919 гг. Такая модель
позволяет принять во внимание и иные
тенденции, религиозные факторы,
региональные особенности, не теряя при этом
общих контуров, выразившихся, прежде всего,
в растущем отчуждении рабочих не только
от государства, но и от обюрократившихся
профсоюзов и СДПГ. В духе Макса Вебера
Кокка подчеркнул, что его концепция
является идеальным типом или эвристическим
средством, которое невозможно ни
верифицировать, ни опровергнуть. Это - инструмент
"аналитической идентификации,
объясняющий связи, и убедительного
изображения элементов и факторов
исторической действительности"[3].
Автор
аргументированно показал, как в ходе войны
внутри юнкерско-буржуазного блока
произошла передвижка сил в пользу усиления
промышленных элементов, оттеснивших
аграрную аристократию на второй план. Под
влиянием индустриальных магнатов
оказались не только органы гражданского
управления в рейхе, но и верховное
командование армии, которое совместно с
промышленниками разрабатывало методы
государственного регулирования экономикой.
Но принципиального изменения в политике
германских правящих кругов в связи с такой
передвижкой не произошло. По-прежнему
преобладало общее единодушие в главном - в
негативном отношении к назревшим реформам.
Это ослабляло и тыловое хозяйство, и саму
армию. Привилегированные структуры
допускали государственное вмешательство
только в весьма ограниченных пределах, а
это помешало мобилизации всех сил для
проведения тотальной войны. В конечном
счете, заключил Кокка, господствующие слои
Германии, а вовсе не революция, несут
ответственность за моральное разложение
армии. Государство, отказываясь от
проведения реформ, утратило свой
авторитет среди трудящихся масс. Имущие же
классы были недовольны тем, что оно не могло
обеспечить порядок в стране и
предотвратить поляризацию классовых сил.
Революция стала следствием не проигранной
войны, а логическим итогом кризиса,
нараставшего по линии: классовые
противоречия - классовая напряженность -
классовый конфликт.
Богатейший
фактический материал вобрало в себя
трехтомное исследование по истории
рабочего движения в Веймарской республике,
созданное другим крупным представителем
социально-критической школы, профессором
Фрейбургского (с 1991 г. - Берлинского)
университета Генрихом
Августом Винклером (1938 г.р.)[4].
Занимая
в политическом плане социал-демократические
позиции, Винклер исходит из признания
значимости марксизма для научного анализа,
но считает, что необходимо использовать и
достижения немарксистской историко-политической
мысли.
Главное
место в его фундаментальном, насчитывающем
более 2, 5 тысяч страниц исследовании
занимает история организованного в
рядах СДПГ и свободных профсоюзов рабочего
движения. Он полагает, что в дни германской
революции руководство партии не сумело
укрепить основы демократической
республики. Вместо этого оно пошло на союз с
реакционным бюрократическим аппаратом старой
империи и контрреволюционным офицерским
корпусом. Упустив благоприятный для
проведения радикальных демократических
преобразований момент, оно предпочитало
дожидаться созыва Национального
собрания для придания своей власти и
политике легитимного характера. Но социал-демократы
не получили большинства мест в парламенте и
были вынуждены заключить с буржуазными партиями
компромисс.
Винклер
исходит из постулата о том, что предпосылок
для социалистической революции в
Германии не было. Поэтому союз социал-демократии
с коммунистами оказался практически
невозможным, тем более что компартия не
имела массовой базы и влияния в стране, а
ее радикально-социалистические требования
лишь ослабляли левые силы и закрепляли
их разобщенность.
Подробно
и доказательно автор проследил, как шаг за
шагом СДПГ уступала натиску буржуазии и
юнкерства, отказываясь от решительного
противодействия правым силам, опасаясь
развязывания гражданской войны, и
возлагала мифические не оправдавшиеся
надежды на свою победу путем
парламентских выборов. Это приводило к
общему ослаблению республиканских
институтов и постепенному свертыванию
достигнутых демократических свобод.
Анализируя
деятельность компартии Германии, Винклер
обстоятельно показал сектантские ошибки
коммунистов и негативное влияние
Коминтерна на ее установки и деятельность.
Он делает вывод о том, что после отстранения
Коминтерном от руководства партией Пауля
Леви она перестала быть самостоятельной и в
дальнейшем действовала строго по указаниям
Кремля, стремившегося осуществить в
Германию экспорт социалистической
революции. Превращение КПГ в партию
сталинистского тоталитарного типа,
враждебную Веймарской республике, внесло
заметную лепту в расшатывание демократических
устоев. И в условиях нарастания фашистской
опасности в 1930-1933 гг. компартия, как
выделил Винклер, не отказалась от
печально известной теории социал-фашизма,
допуская создание единого рабочего фронта
только снизу. Более того, ряд приводимых в
исследовании фактов (избрание президента
Германии в 1925 г., референдум по вопросу о
роспуске прусского ландтага в 1931 г.,
забастовка транспортников Берлина в 1933 г.)
показывает, что компартия и национал-социалисты
в этих и многих других случаях действовали
совместно как союзники.
На
основе своего анализа Винклер пришел к
выводу о том, что ответственность за гибель
Веймарской республики несут нацисты,
правые националистические партии, КПГ и
Коминтерн. Что касается социал-демократии,
то автор не снимает с нее долю вины, но
считает, что вина эта имела объективные
корни, поскольку СДПГ была не в состоянии
спасти демократию в одиночку и была окружена
стеной вражды, как справа, так и слева.
В
социально-критическую школу входит и один
из ведущих западногерманских
специалистов по творчеству Макса Вебера и
проблемам империализма, профессор
Дюссельдорфского университета Вольфганг
Моммзен (1930 г. р.). В своих многочисленных
исследованиях он также использует
системно-аналитические методы, не
отказываясь радикально при этом и от
применения традиционных,
зарекомендовавших себя филолого-герменевтических
приемов текстуального анализа.
Произведения
Моммзена "Эпоха империализма" (1968), "Теории
империализма" (1977), "Европейский
империализм" (1979) исходят из признания
необходимости плюралистической трактовки
этого сложнейшего исторического явления.
По его мнению, все прежние классические
теории империализма страдают тем, что, во-первых,
они базируются, прежде всего, на
определенных политических, а не на научных
позициях, и, во-вторых, вся их аргументация
чересчур монокаузальна, т.е. сводит все к
одной причине. Моммзен же считает, что
необходима комбинированная модель
объяснения.
В
общих контурах концепция империализма
самого Моммзена заключается в следующем.
Империализм
– это, прежде всего, следствие льющейся
через край энергии европейских обществ в
экономической, политической и военной
сферах, но не присущая этой системе
необходимость. Империалистическая
экспансия была вызвана к жизни
технологическим и экономическим
превосходством индустриальных государств,
которым стали тесны собственные границы.
Способствовали этому и общественные
процессы внутри стран, прежде всего
стремление традиционных
доиндустриальных господствующих элит
сохранить свое положение путем активной
внешней экспансии. Специфически экономические
интересы буржуазии, несомненно, сыграли в
каждом конкретном случае решающую, но не
абсолютную роль. Мотивы, скрывавшиеся за
империалистической политикой, были весьма
разнообразны и выражали интересы
различных социальных групп и классов.
Империализм,
по убеждению Моммзена, нельзя
охарактеризовать однозначно уже потому,
что есть два различных его типа - реакционный
и исторически прогрессивный. Первый
осуществляет откровенно насильственную
захватническую политику, которую Моммзен
справедливо и недвусмысленно осуждает.
Сложнее обстоит дело с транснациональным
финансовым капиталом, нацеленным не на
войны, а на международное сотрудничество и
кооперацию. Поэтому, ленинская теория
империализма, по небезосновательному
суждению Моммзена, построена на опыте лишь
определенной фазы развития капитализма
на рубеже XIX-XX
веков. Не оправдались прогнозы этой теории
в отношении исчезновения средних
немонополистических слоев, господство
финансового капитала так и не стало
всеобъемлющим, ни территориальный, ни
экономический раздел мира не стали
сущностными чертами системы, наконец,
капитализм доказал свою эластичность и
способность выживаемости в трудных
ситуациях.
Концепция
немецкой истории Ганса-Ульриха Велера. Лидером
социально-критической школы выступил
необычайно плодовитый историк,
профессор Билефельдского университета Ганс-Ульрих
Велер (1931 г. р.), создавший логичную и
законченную концепцию немецкой истории
XIX - первой половины XX века. Она изложена в
трех книгах "Бисмарк и империализм"
(1969), "Очаги кризисов кайзеровской
империи" (1970) и "Германская империя, 1871
-1918" (1973, 7-е изд. В
1994 г.).
В
первом произведении Велер проанализировал
колониальную политику Германии во
взаимосвязи с процессом индустриализации.
Последнюю он понимал не как
прямолинейный путь постоянного экономического
роста, а как колеблющееся развитие,
прерываемое кризисами и несущее печать
национальной специфики. Рассматривая общество
в совокупности экономических, политических
и идейных факторов, Велер отметил, что
изменения в одной сфере вызывают сдвиги в
других. Поэтому империализм бисмарковского
периода, отождествляемый автором с
колониальными захватами, нельзя объяснить
чисто экономическими причинами. Нужно
рассматривать его в свете также социальных,
политических и идеологических факторов, т.
е. как функцию не только внешней, но и
внутренней политики.
Империализм
Велер трактует как социал-империализм, как
стратегию и средство оборонительной
стабилизации господства, чтобы разрешить
внутренние социальные противоречия и
конфликты не коренными реформами, а
переводом интересов и энергии в направление
внешней экспансии. Но стройной связи
теоретического и эмпирического
изложения Велеру полностью добиться не
удалось. Фактический материал, приведенный
в книге, свидетельствует скорее не о
целенаправленной социал-империалистической
стратегии отвлечения, а о противоречивом
сочетании экономических, внешнеполитических
соображений, да и о чисто случайных
факторах.
В
других работах по истории империи Велер
более тщательно соединил теорию и эмпирику
и развил далее свои мысли на основе
концепции модернизации и идей Макса Вебера,
который в свое время требовал проведения
социально-полити-ческих реформ, чтобы привести
в соответствие с быстрым экономическим
развитием Германии уже устаревшую
структуру политического господства,
перевести ее на либерально-парламентарные
рельсы. Но этого не произошло. Авторитарная
система власти, сложившаяся при Бисмарке,
закрепила ведущие позиции и определяющее
влияние за крупными аграриями. Результатом
явилась, как подытожил Велер, объективная
неспособность кайзеровской империи к
необходимой модернизации, что и предопределило
ее внутреннюю слабость и крушение.
Наиболее
важным элементом концепции Велера стало
проведение четкой линии преемственности
истории Германии от образования империи на
консервативной платформе до немецкого
фашизма. Он доказывал, что силы, которые
привели Веймарскую республику к гибели, а
национал-социалистов - к власти,
сформировались и окрепли еще в период
кайзеровской монархии. Таким образом, путь
развития от Бисмарка к Гитлеру определили в
первую очередь элементы
доиндустриального общества,
воспрепятствовавшие установлению в
стране системы массовой социально-политической
парламентарной демократии.
Ценной
и научно-плодотворной стороной
произведений Велера явился детальный и
тщательный анализ общего механизма функционирования
государственной машины, убедительное
раскрытие сути политического господства в
обществе. Однако по сравнению с
действительно роковой для Германии ролью
реакционной аграрной и военной
аристократии функция и значение крупной
буржуазии оказались отодвинутыми в тень,
хотя Велер не раз подчеркивает теснейшие
связи аграриев и магнатов тяжелой
промышленности.
Правильно
указав на несостоятельность попыток
изолировать германский нацизм от всей
предшествующей истории и представить его
как трагическую случайность, Велер все-таки
начертил слишком жесткую линию
преемственности с элементами фатального
предопределения и роковой неизбежности
нацизма.
После
исследования кайзеровской империи Велер
поставил цель проследить еще более
глубокие корни и истоки особого немецкого
пути развития и приступил к созданию
обобщающего труда по истории германского
общества XVIII-XX
веков[5].
Своеобразие
Германии, по его концепции, определилось
тем, что в ней на рубеже нового времени так и
не произошло успешной буржуазной
революции. Из-за этого страна стала
отставать в своем развитии, подвергаться
все более усиленному внешнему давлению и
превратилась в объект мировой политики.
Решающее усилие для рывка вперед было
предпринято только после
катастрофического разгрома, нанесенного
германским государствам Наполеоном и
выступило в облике "дефензивной
модернизации".
Рассматривая
проблему реформы и революции в истории,
Велер отдает предпочтение эволюционному
пути развития как более адекватному
инструменту социального прогресса.
Революция – это стремительная вспышка в
истории, "насильственно ускоренный
процесс структурных изменений", в то
время как реформа - постоянный и основной
компонент медленного векового потока
истории. Она - правило исторического
процесса, а революция - редкое исключение.
Оформление
неоисторизма. Резко
критические и полемически заостренные
работы Велера, завоевавшие широкую
популярность, особенно среди студенчества,
вызвали живую ответную реакцию историков,
пораженных провоцирующей остротой
суждений билефельдского yченого. В очень
академической и спокойной форме против
излишней политизированности его
концепции высказался Вернер Конце. Другие
критики проявили большее раздражение и
упрекали Велера за дух абсолютного
нигилизма и отрицания чего бы то ни было
позитивного в немецкой истории. Наиболее
фундированный критический анализ
концепции дал известный мюнхенский историк
Томас Ниппердай
(1927-1992), возражения которого были весьма
серьезными, взвешанными и указывали на
действительно сомнительные и уязвимые
моменты[6].
Ниппердай
соглашался с необходимостью использования
социологических методов в историческом
исследовании и считал оправданным
повышенное внимание к социально-экономическим
структурам. Но его насторожило требование
исключительно критической функции
историографии, превращение ее в
политическую педагогику. Если история
ограничивается только извлечением уроков
из прошлого, считал Ниппердай, она видит
в нем лишь те негативные стороны, которые
надо преодолеть. Коль скоро историческое
исследование превращается в судилище
над предками, оно ограничивается задачами
самоутверждения общества нынешнего или
отдельных социальных групп в нем и
становится наукой не критической, а
апологетической. Наука, как в духе Макса
Вебера, подчеркнул Ниппердай, не должна
претендовать быть способной дать ответ на
вопрос: что делать? Ее задача иная: показать,
что произошло в прошлом и почему случилось
именно так, а не иначе.
История,
по словам критика, имеет открытый характер,
в ней нет лишь одной линии преемственности,
в каждый исторический момент существуют
альтернативные возможности. Поэтому,
каждую историческую эпоху следует
изучать в ее целостности и своеобразии, а не
превращать последующие события, в данном
случае 1933 год, в мерило оценки всей немецкой
истории. Конечно, это не означает, что
Ниппердай отверг необходимость объяснения
последующего из предыдущего. Он признал
преемственность развития, но убежденно
заявил, что нельзя объяснять более раннее
из того, что произошло позднее.
Преемственность не следует путать с каузальной
зависимостью, поскольку первая
предполагает определенную схожесть
элементов, составляющих различные явления.
Была
несомненная линия преемственности от
Бисмарка к Гитлеру, но это только одна
среди прочих, пусть и реализовавшаяся. Но
неправомерно отбрасывать иные линии, в
частности, линию либерально-демократическую,
шедшую от прусских реформ начала XIX века
через революцию 1848-1849 гг. к Веймарской
республике и, наконец, к ФРГ. Отвергать эту
линию было бы антиисторично. Историк
должен подходить к прошлому не с предвзято-политической
точки зрения, а с позиции исторической
объективности, которая была одним из
краеугольных камней немецкого историзма.
Поэтому, Ниппердай и другие сторонники
применения модернизированных принципов
историзма и умеренного варианта социальной
истории выступили с позиций
неоисторизма.
Ярким
произведением неоистористской литературы
явилась фундаментальная биография
Бисмарка, созданная профессором
Франкфуртского университета и одним из
издателей "Исторического журнала" Лотаром Галлем (1936 г.р.)[7].
Книга была не просто политической
биографией, она обосновывала возможность
персонифицирующего и
индивидуализирующего подхода к истории.
Проявилось это, прежде всего, в том, что
Бисмарк изображен как исключительно
прагматический циник, изолированный даже в
пору своих наибольших успехов от всех
политических групп и течений.
То,
что называют процессом модернизации,
связано в Германии с личностью Бисмарка,
осознавшего исторический характер эпохи,
которая нуждалась в насильственных
переменах. Поэтому, начавшийся в 1866 г. после
разгрома Австрии период Бисмарка как
творца истории закончился, по мнению Галля,
уже в конце 70-х гг., хотя у власти он оставался
еще два десятилетия.
Причина
этого в том, считал автор, что к 1879 г. Бисмарк
пришел к выводу о нежелательности и
опасности для Германии и Пруссии, да и себя
самого, любых дальнейших перемен. Вся его
последующая деятельность была поэтому
направлена на сохранение и укрепление
сложившегося статус-кво. Стремясь удержать
роль арбитра между различными социальными
силами, Бисмарк изжил себя как
политический деятель, его курс во многих
отношениях зашел в тупик. На арену
выступило новое индустриальное общество, и
канцлер оказался уже не в состоянии
справиться с теми силами, которые он же
сам вызвал к жизни.
Разумеется,
Галль не утверждает, будто Бисмарк творил
историю по своему произволу. В нем
наиболее ярко отразилась связь выдающейся
личности с тенденциями ее времени, с
прошлым и будущим. В этом плане Бисмарк
был революционером и консерватором
одновременно. Идеал его стремлений целиком
принадлежал прошлому, реальная его
политика, привела к прорыву в будущее, к
созданию централизованного мощного
бюрократического государства, совершенно
необходимого для рождения и развития
индустриального общества.
Оформление
компромиссного по своей сути неоисторизма
имело еще одну причину. Социально-критическая
школа возникла в период активной
политической борьбы за реформы на рубеже 60-х
- 70-х гг. Спустя десять лет положение стало
иным, возрос интерес не к критике прошлого,
а к традициям, которые могли бы послужить
стабилизирующим элементом общества. Работы
социальных историков не отвечали
интересам и запросам широкой публики,
которой графики, таблицы, диаграммы,
теоретические рассуждения были непонятны
и просто скучны. Она искала и не могла найти
в их произведениях живого человека. Не
случайным явилось, поэтому возрождение и
быстрый расцвет нарративной (повествовательной)
историографии в духе стилистически
блестящих работ Леопольда Ранке.
История
повседневности. Стремление
вернуть в историю человека, отразилось не
только в подъеме
нарративной литературы, но и в появлении
направления, изучающего историческую
повседневность, жизнь и чаяния маленького
человека - главного действующего лица
истории. Сложилось это направление под
влиянием англо-французской историографии и
объединяет молодых ученых, призвавших
отказаться от изучения государственных
акций, глобальных общественных структур и
процессов. Они требуют исследовать
условия жизни простых людей, их быт, нравы,
одежду, жилище, питание. Обращение к
микроистории должно, по замыслу ее
приверженцев, стать базой будущих
обобщений на новых видах источников -
церковных метрических записях,
документах лечебных заведений, предметах
быта, материалах
устных опросов свидетелей и современников
различных событий прошлого и современности.
Широко используются при этом также
методы прикладной социологии, исторической
демографии, антропологии, социальной
психологии, культурологии.
[1]
Kuhnl
R.
Der Faschismus. Heilbronn,
1983,
S. 24-30.
[2]
Kocka
J.
Klassengesellschaft im Krieg. Deutsche Sozialgeschichte
1914-1918.
Göttingen, 1973.
[3]
Ibid.,
S. 138.
[4]
Winkler
H. A.
Arbeiter und Arbeiterbewegung in der Weimarer Republik. Bd. 1.
-
Von der Revolution,
zur Stabilisierung, 1918 bis 1923. Bd.
2.
-
Der Schein der Normalität, 1924 bis 1930. Bd.
3.
- Der Weg in die Katastrophe, 1930 bis 1933. Berlin-Bonn, 1984-1987.
[5]
Wehler
H.-U.
Deutsche Gesellschaftsgeschichte, Bd.1-3. München, 1987-1995. 4-й
том еще не вышел.
[6]
Nipperdey Т.
Wehlers "Kaiserreich".
Eine kritische Auseinandersetzung.-Geschichte und Gesellschaft,
1975,
H. 1, S. 539-560.
[7]
Gall
L.
Bismarck: Der weiße Revolutionär. Frankfurt a. M., 1980.