Несмотря на то, что в современном антиковедении весьма широко распространено (на уровне locus communis) представление об устном характере греческой культуры, в последнее время раздаются призывы к 'переоценке ценностей' со стороны исследователей, оспаривающих безусловный примат 'голоса', устного слова над письменной речью [1]. Греческая культура объявляется культурой 'авторитетных текстов' и традиций их толкования. На взгляд докладчика, необходимо оговорить хронологические рамки и сферы применения этих тезисов. Представляется правомерным время 2-й пол. V - IV вв. до н. э. (по крайней в интересующей нас здесь сфере социально-политической практики и теории) отнести к транзитивному периоду, для которого характерен определенный баланс в соотношении письменного и устного компонентов культурной коммуникации.

В этом контексте большой интерес представляет специфика восприятия и структурирования исторического времени в афинских надгробных речах (lovgoi ejpitavfioi), которые можно назвать 'устной историей' Афин. Надгробная речь - уникальное афинское изобретение, представляющее прежде всего социальный институт (pavtrio" novmo" - Thuc. IV, 34, 1).

Несмотря на связь с эпидейктическим красноречием и обрядовым плачем по умершим (треном) надгробную речь как оригинальное общественное установление невозможно вместить в рамки какого-либо вида риторического искусства или ритуала, как это иногда делается. Можно выделить целый ряд уровней интерпретации надгробных речей: 1) Социо-политическое и культурно-психологическое зеркало Афин, официальная саморепрезентация полиса и конституирование образа государства в глазах его граждан (проблема соотношения идеального и реального); 2) Организация исторического времени в рамках этой саморепрезентации, в том числе проблема оппозиций 'время мифа и время истории' и 'циклическое и линейное развитие'; 3) Структурирование темпорального пространства речей по оси прошлое - настоящее - будущее - вечность. Проблема исторической памяти. 4) Дискурс смерти и бессмертия (Момент произнесения речи - похороны павших на войне. В речах не просто абстрактно прославляется храбрость, доблесть погибших и оплакивается их смерть, но предпринимаются попытки продемонстрировать особый статус погибших, практически приравнимаемых к героям или богам, подчеркнуть достижение ими высшего tevlo"а жизни - доблестной смерти, преобразовать траур в чувство гордости гражданского коллектива за своих павших сограждан и, в конце концов, спровоцировать подражание (mimhvsi") молодежи подвигам павших); 5) Надгробная речь как особый коммуникативный акт в условиях переходного (в плане способов передачи информации) устно-письменного общества; 6) Контекст бытования надгробных речей: другие коммеморативные памятники (эпитафии, памятные посвящения и др.), исторические труды, аттидография, риторика, поэзия (эпиникии), философия; 7) Скрытая агональность надгробных речей: Афины и образ Другого. Полемическое обоснование права Афин на господство в эллинском мире; 8) Непосредственная сиюминутная политико-идеологическая направленность речей.

Особый интерес представляет структурирование темпорального пространства надгробных речей. Аристотель среди трех 'частей' (mevrh) времени главную роль отводит настоящему, которое одновременно и разделяет, и объединяет всю совокупность времени (Rhet. I, 3, 1358 b 17-20; Phys. IV, 10, 218 a 4; Ibid., 13, 222 a 17-20). Далеко не всегда дело обстоит таким же образом в надгробных речах. Настоящее является 'главной', парадигматичной частью временного потока лишь в единственной сохранившейся речи 5 в. до н. э. - lovgo" ejpitavfio" Перикла, произнесенной в конце 1-го года Архидамовой войны (430 г. до н. э.). Как обычно считается, эта речь, переработанная Фукидидом после падения Афин в 404 г. до н. э., представляет собой абстрактное выражение основных ценностей афинской демократии.

Фукидид и Перикл близки в понимании того, что настоящее во всех отношениях превосходит прошлое. Фукидид, для которого Пелопоннесская война была более важной, чем все предыдущие, писал историю современности [2]. Для Перикла осада Самоса была важнее Троянской войны (Plut. Per., 28, 7). Настоящее как опыт современного поколения доминирует в надгробной речи Перикла (Thuc. II, 36 - 45). Историческое время делится на 3 эпохи: 'предков', 'отцов' и 'нас самих' (Ibid., 36, 1-2). Под видимостью генеалогической последовательности скрываются 3 великих этапа исторической эволюции Афин: 1-й ('предки) - от автохтонного рождения афинян до эпохи греко-персидских войн; 2-й ('отцы') - рождение и организация Афинской архэ; 3-й ('мы сами') - могущественные Афины при Перикле. Первые 2 этапа упомянуты чрезвычайно кратко, лишь как необходимая прелюдия перед 3-м этапом, когда то, что было в потенции, становится реальностью, и полис обретает свой tevlo". Прошлое не имеет самостоятельной ценности. 'Предки' и 'отцы' являются лишь трансляторами развивающейся изначальной природы (fuvsi") полиса, достигающей своего полного раскрытия в эпоху Перикла. 'Предки' передают землю Аттики (Ibid., 36, 1) через 'отцов' именно поколению Перикла, а 'отцы' создают Архэ не для себя, а опять же для своих 'сыновей', современников Перикла (Ibid., 36, 2), которые только и могут придать реальности необходимый смысл. Т. о., периклова модель полиса (описанию которой и посвящена практически вся речь) предопределяет развитие Афин с самого начала по направлению к эпохе Перикла, в которой концентрируется вся история Афин. Настоящее становится образцом, парадигмой не только во времени, но и в пространстве, т. к. Афины скорее достойны быть образцовой моделью (paravdeigma ma'llon) для остальных полисов, нежели подражать другим (h] mimouvmenoi eJtevrou")(Ibid., 37, 1). В итоге перед нами (за век до Аристотеля) органицистская, телеологическая концепция развития государственного организма Афин, именно как 'организма', 'тела', проходящего биологические этапы зарождения и роста и обретающего полное воплощение заключенных в нем потенций (являющего свой tevlo").

Для государственного 'организма' как и для любого биологического существа, казалось, не может быть другого будущего кроме упадка и гибели. И хотя об этом в речи ничего прямо не говорится, многие исследователи трактовали надгробную речь Перикла как эпитафий Афинам эпохи расцвета, написанный (или переработанный) Фукидидом под впечатлением катастрофы 404 г. до н. э. [3]. На наш взгляд, Фукидид имел перед собой другую цель - интегрировать будущее в прекрасное настоящее, неизвестное в известное, увековечить настоящее, подчинить время полису и его гражданам. В этом смысл постоянного praesensа и 1-го лица множ. числа ('мы' - единство полиса) в речи и восхваления 'незаписанной', живой памяти (a[grafo" mnhvmh) (Ibid., 43, 3). Перикл призывает подражать павшим и их подвигам, чтобы продолжалось героическое настоящее полиса (Ibid., 43, 1-4). Т. о., будущее Афин - в консервации любыми средствами 'настоящего' (времени Перикла), сливающегося с вечностью.

Итак, перед нами своеобразная органическо-телеологическая концепция задолго до синтеза Аристотеля. Еще более примечателен откровенный презентизм в речи Перикла, при котором настоящее полностью затмевает (или, по крайней мере, является его порождающей моделью) будущее и прошлое, которое есть лишь 'несовершенное', не достигшее своего tevlo"а настоящее. Это весьма нетипично для греческой мысли, 'опрокинутой', по мнению многих исследователей, в прошлое, в т.ч. мифическое [4] (Характерно, что Перикла вообще не интересует героическое мифическое прошлое Афин).

В надгробных речах речах первой половины 4 в. до н. э. (Лисия и Платона), времени тяжелого политического положения Афин после поражения 404 г. углубляется пропасть между реальным полисом и его идеальным образом [5]. Идеальные Афины теперь полностью конституируются в прошлом, причем, скорее в мифическом, чем в ближайшем (т.е. эпохе Перикла, о которой теперь вообще практически не упоминается). Реальное настоящее полностью уходит в тень героического прошлого, Афины теперь в эпитафиях существуют во вневременной реальности, полность ориентированной на прошлое (ораторы даже охотнее и подробнее говорят о подвигах павших в далеком прошлом, чем о погибших современниках). История Афин теперь рассказывается не от 1-го лица ('мы'), с помощью чего Перикл стремился показать единство полиса, а от отчужденного 3-го ('они'). Ирония Платона оставляет 'мы' только для упоминаний о политических неудачах и разочарованиях в настоящем, с которыми его современникам было легче себя отождествлять (Menex., 234 d).

[1] Шичалин Ю. А. Античность - Европа - история. М., 1999, с. 75 - 76.; Svenbro J. Phrasikleia. Anthropologie de la lecture en Grèce ancienne. P., 1988.

[2] Finley M. Myth, Memory and History // History and Theory, 4 (1965), p. 281 - 302; Momigliano A. Time in Ancient Historiography // History and Theory, Beiheft 6 (1966), p. 1 - 23.

[3] Wilamowitz-Moellendorf U. von, Griechische Tragoedien, I, Berl, 1922, S. 205; Jacoby F. Patrios Nomos. State Burial in Athens and the Public Cemetery in the Kerameikos // Journal of Hellenic Studies, 64 (1944), p. 56, 58; Nenci G. Atene, Paideusis Hellados [thuc., II, 41, 1] // Studi Classici et orientali, 19-20 [1970-1971], p.450-452.

[4] Groningen B. A. In the grip of the past. Essay on an aspect of Greek thought. Leiden, 1953.

[5] Loraux P. L'Invention d'Athènes. Histoire de l'oraison funèbre dans la 'cité classique'. P., 1993., p. 146 - 147.