Документ взят из кэша поисковой машины. Адрес оригинального документа : http://www.philol.msu.ru/~alumni/memories/zubkova/
Дата изменения: Unknown
Дата индексирования: Tue Oct 2 18:14:28 2012
Кодировка: Windows-1251
электронная почта:

пароль:
Л. Г. Зубкова. «В МОСКВЕ ТОЛЬКО ОДИН УНИВЕРСИТЕТ»

Л. Г. Зубкова

В МОСКВЕ ТОЛЬКО ОДИН УНИВЕРСИТЕТ

Мое раннее детство пришлось на годы войны. За месяц до ее начала мои родители, урожденные москвичи, папа Георгий Георгиевич (инженер-строитель) и мама Вера Петровна (экономист), ждавшая в то время второго ребенка, были направлены на строительство оборонительных сооружений на бывшей польско-литовской границе (г. Кальвария). Поэтому уже в первые часы войны мы всей семьей оказались в фашистской неволе — сначала на территории Литвы (где в лагере для советских женщин в конце 1941 г. родилась моя младшая сестра Нина), а с 1943 г. в Германии.

Мы чудом остались живы. Да и после войны вплоть до 1956 г. родителям жилось непросто. И меня наши родственники отговаривали от вступления в комсомол, от поступления в университет, так как были уверены: меня не примут ни в комсомол, ни в университет. Но они ошиблись. Вопреки сегодняшним мифам, советская власть не преследовала таких, как я и мои родители. Знакомясь в 90-е годы в Фонде взаимопонимания и примирения с архивными документами бывших узников фашизма, мы с сестрой убедились в том, что репрессиям подвергались люди, предавшие свою Родину, воевавшие против нее, пособники фашистов, но никак не жертвы нацизма.

Мне же по окончании школы с золотой медалью и в голову не приходило усомниться в своем праве учиться в университете и именно в МГУ: ведь в Москве был и остается только один Университет. И хотя конкурс среди медалистов был тогда очень большим, но учили в советской школе действительно хорошо, и собеседование (его проводил, как помню, П. Г. Пустовойт) прошло успешно.

Годы учебы в университете и последующие шестидесятые сейчас мне представляются очень светлыми и чистыми, несмотря на потрясения, пережитые в связи с разоблачениями культа И. В. Сталина, самоубийством А. А. Фадеева и другими трагическими событиями того времени.

Отношение к университету было благоговейное. Даже чугунные ступеньки, по которым когда-то ходили люди, ставшие гордостью нации, производили столь сильное впечатление, что в первый же день занятий я, засмотревшись, кубарем покатилась с этих ступенек вниз и потом долго ходила в синяках. Это была моя первая «отметка», полученная в университете.

С тех пор в качестве преподавателя, лектора, члена диссертационных советов, оппонента, участника конференций и т. п. я более или менее близко познакомилась с работой многих университетов страны и за рубежом (в Австрии, Англии, Индонезии, Италии, Польше, США, Югославии), но эталоном Университета для меня остается МГУ.

После окончания университета, как и многие сокурсники, была направлена на работу в только что открывшийся Университет дружбы народов, оттуда спустя два года — в целевую аспирантуру по кафедре фонетики Ленинградского государственного университета. В результате моя научная жизнь оказалась связанной и с МГУ, где получила диплом, подписанный легендарным ректором И. Г. Петровским, и где многие годы работаю членом докторских диссертационных советов, и с ЛГУ, где были защищены кандидатская (1967) и докторская (1979) диссертации.

Преподавание русского языка иностранцам с 1960-го года по 1980-й, как и чтение студентам и аспирантам общелингвистических курсов лекций на протяжении последних 25 лет, способствовали повороту научных интересов от русистики, с которой, впрочем, никогда не расставалась, к типологии языков и общей теории языка. Типологическим и общелингвистическим проблемам посвящены, в частности, такие мои книги, как «Фонологическая типология слова» (М., 1990), «Язык как форма. Теория и история языкознания» (М., 1-е изд. — 1999, 2-е изд. — 2003), «Общая теория языка в развитии» (М., 1-е изд. — 2002, 2-е изд. 2003). Но главную свою книгу о взаимодействии плана содержания и плана выражения в языках различных типов, о системной мотивированности звуковой формы языка, об аспектах корреляции между значением и звучанием значащих единиц я никак не закончу, хотя материалов собрано много…

Главное, что дал университет, — это не знания, умения и навыки. Они в значительной мере преходящи. Главное — университет научил нас мыслить самостоятельно и любить свой предмет — язык и литературу, особенно родной язык и родную литературу. Этим в первую очередь мы обязаны нашим замечательным лекторам и преподавателям: С. И. Радцигу, В. И. Чичерову, Р. М. Самарину, Г. Н. Поспелову, П. С. Кузнецову, Е. М. Галкиной-Федорук, В. А. Звегинцеву, Н. М. Елкиной, К. В. Горшковой, В. А. Белошапковой, В. П. Мурат, В. И. Мирошенковой, А. Г. Широковой, С. А. Григорьевой и многим-многим другим.

Не менее высоко, чем самостоятельность мышления и стремление дойти до самой сути, ценился полет фантазии. Именно «за богатую фантазию» поощрил меня однажды на экзамене В. Н. Турбин, когда, не зная ответа на необычно (для меня) сформулированный вопрос, я решила «посмотреть на проблему из космоса». Владимиру Николаевичу, который, по воспоминаниям Н. И. Либана, сам был большим фантазером, это понравилось, и он поставил мне пятерку. Став преподавателем, я часто советую своим студентам в затруднительных случаях «посмотреть на проблему из космоса», чтобы найти пути к ее решению.

Особо хочется отметить казавшийся таким естественным, само собой разумеющимся демократизм в отношениях преподавателей к студентам. С нами разговаривали на равных, заинтересованно вслушиваясь в наши суждения, если в них была хоть крупица самостоятельности. Так было при обсуждении одной из первых курсовых работ, когда Д. Д. Благой дотошно хотел понять причины моих симпатий к пушкинскому Дон Гуану. Так было и на защите дипломной работы: моему руководителю, незабвенной Евдокии Михайловне Галкиной-Федорук явно нравилось, что по каким-то вопросам ее ученица с ней не соглашалась и отстаивала свою точку зрения. Так было и через много-много лет после окончания университета, когда на одном из фонетических конгрессов К. В. Горшкова, читавшая нам когда-то историческую грамматику, признала в своих бывших учениках настоящих «фонетических зубров».

В беседах с нами наши учителя не вставали на котурны, были весьма самокритичны, не боялись «уронить» свой авторитет в наших глазах. Например, Евдокия Михайловна Галкина-Федорук, лингвистические труды которой не утратили своего значения и по сей день, как-то на лекции призналась нам, что вовсе не считает себя ученым и видит смысл своей жизни главным образом в педагогической работе.

По-настоящему я смогла оценить этот московский демократизм своих университетских учителей лишь позднее, когда поступила в аспирантуру Ленинградского университета, где между профессорами и аспирантами всегда сохранялась дистанция, куда большая, чем в Москве.

И последнее. Люди нашего поколения — и мы, выпускники 1960 года, в их числе, — следуя исконной русской традиции, были, конечно, идеалистами и мечтателями. Мы были воспитаны на высоких нравственных идеалах и потому были склонны идеализировать действительность. Этот идеализм не позволил нам приспособиться к разительно изменившимся в последние десятилетия обстоятельствам жизни. Не смогли, а нередко не захотели приспособляться многие из нас. В их числе и Л. Г. Косачева (Маркова), и О. А. Петров. Но самым стойким и самоотверженным, самым деятельным защитником истинно национальных идеалов оказался Виктор Яковлевич Дерягин (1937- 1994). Мы учились с ним в одной группе. И, помню, он поддразнивал меня, называя «идейным человеком». Сам же, в сущности, погиб за русскую идею, положив жизнь за русское национальное достояние — за сохранность и целостность бесценных рукописных фондов Ленинки. И пока есть такие люди, как Виктор Дерягин, пока каждый из нас так же достойно выполняет свой гражданский и профессиональный долг, сея разумное, доброе, вечное, остается надежда, что «мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово».

1950-1955 гг.


1953-1958 гг.


1955-1960 гг.


© Филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова, 2007