Воспоминания об НСО кафедры зарубежной литературы

В середине 70-х годов прошлого века жизнь научного студенческого общества на кафедре истории зарубежной литературы протекала весьма бурно. Тому было несколько причин, как объективных, так и субъективных. Из последних, основной, я думаю, оказалось то, что куратором от преподавателей являлся Константин Валерьянович Цуринов - человек незаурядный, увлекающийся и способный увлечь других. Он мог часами слушать наши доклады или планы предстоящих заседаний и студенческих конференций, серьезно и горячо обсуждать их. И хотя в известном смысле наши выступления и дебаты были игрой (это проявлялось уже даже в том, что с легкой руки Цуринова было принято среди студентов на заседаниях обращаться друг к другу по имени и отчеству, поскольку в научном этикете нет уменьшительных имен; хотя поначалу это казалось нам смешно, все же важнее было ощущение того, что ты находишься в ином, "надобыденном" измерении), тем не менее это была игра всерьез, на всю жизнь воспитавшая каждого из участников НСО как Homo ludens и Homo "investigans".

Что до причин объективных, то это общество позволяло заняться именно тем, что кажется ближе тебе, что не укладывается в рамки ни одной учебной программы, ни одного обязательного семинара. Именно это стремление к своеобразной реализации внутренней свободы и приводило многих в НСО. Наверно, оно актуально всегда, но в ту эпоху это было особенно важно. Нам, учившимся в 70-е годы, повезло - как-то сразу собралось много интересных студентов на нескольких курсах подряд и на разных отделениях. И возникла традиция собираться вместе с кафедрами русской литературы и теории литературы. Это было интересно, потому что доклады обсуждались с разных точек зрения. Тем более что кипели страсти по поводу совершенно нового тогда для нас структурализма. НСО кафедры русской литературы курировал В.Н. Турбин, любивший высказать какое-нибудь парадоксальное суждение и подливавший масла в огонь споров. Думаю, что уже на этих бурных заседаниях началась научная карьера таких известных теперь литературоведов, переводчиков и критиков, как Т.Д. Венедиктова, Е.В. Огнева, А.Л. Зорин, С.Н. Зенкин, А.С. Немзер. А.Ф. Строев, В.А. Мильчина, О. Алякринский, А. Шемякин, С.Л. Козлов, Е.А. Костюкович, А.Ф. Кофман, Е.Д. Мурашкинцева, И.К. Стаф, О.В. Смолицкая: Наверно, НСО в университете было одним из тех пространств, в котором особый дух 60-х годов продержался дольше всего в Советском Союзе. Могу сказать про себя, что мои основные научные и жизненные принципы сформировались в большой степени именно благодаря моему участию в факультетском студенческом обществе. Кроме того, здесь часто мы и находили друзей и единомышленников (или противников!) на всю жизнь.

Второй бурный "всплеск" в работе НСО приходится на середину 80-х годов. Вновь появилось целое поколение незаурядных студентов, которые были абсолютно преданы филологии и видели высокий смысл в исследовании литературы. Я бы сказала, что на наших заседаниях витал романтический дух: Опять же кафедры зарубежной и русской литературы объединились, всех интересовало буквально все: и теория стихосложения, и творчество В. Ходасевича, и романтическая повесть в России, и романы Т. Манна: Иногда собиралось человек 50 или даже больше и возникали горячие споры. Однажды это даже взволновало университетское начальство, которое сочло темы некоторых докладов слишком "вольнодумными". Думаю, что этот "прорыв" был своеобразным предчувствием перестройки, начавшейся в конце 80-х годов. Особенно впечатляющими были выступления М.Г. Ратгауза (бессменного председателя НСО нашей кафедры на протяжении всех лет его учебы), К.А. Рогова, а также студентов русского отделения С.И. Панова, М. Ранчина. Имена эти теперь, я думаю, в представлении не нуждаются:

Вероятно, самые худшие времена НСО переживало в середине 90-х гг. , как это ни покажется, может быть, странным - ведь все, что раньше было запрещенным, стало легко доступным: Наверное, этот спад связан с общим обесцениванием духовности и культурной традиции в то время. Но, тем не менее, даже и тогда оставались те, кто был предан филологии. И хотя иногда на заседаниях присутствовало 5 человек, включая докладчика, эти бдения "энтузиастов", по выражению Э.Т.А. Гофмана, были важны не меньше, чем описанные выше бурные собрания. Думается, именно эта непрерывность традиции поможет и будущим поколениям филологов в самых разных обстоятельствах и в самые разные эпохи.